В этом был определенный смысл, поскольку к Миронову и Фрунзе проявлялся повышенный интерес ныне в самых высших инстанциях. Сам Горбунов, внимательно следивший за всеми перипетиями военных операций в Северной Таврии, и в особенности за «чудом у Никополя», не без удовольствия принял новое назначение.
О Миронове, впрочем, в штабах говорили всякое. Неуживчив, излишне суров в боевой обстановке, а зачастую и просто вздорен, взрывается по пустякам. Партизан, предлагает всякого рода авантюристические и необоснованные «прорывы» и «охваты», на которые ни один здравомыслящий командир не решился бы... За плечами — огромный военный опыт, слава «непобедимого» и в то же время несмываемая пока тень приговора к высшей мере наказания, помилование и полное снятие всех обвинений, наконец — принятие в партию большевиков с ведома и по утверждению в ЦК... Тут слабый не выдержит, да и сильный нахмурится: жизнь, полная кипучей мысли и бессонной работы, душа мятущаяся, больная. Он сам, лично, повел казаков и казачек всего Верхнего Дона, с Хопра и Медведицы, со всеми их домами и семьями к новой жизни, к партии большевиков и Ленину и теперь отвечал жизнью своей за их судьбу. Хорошо ли им будет в новой жизни-то, когда третий год кипит не кончается гражданская война, голод и холод навалились на Донщину и всю Россию, плач народный стоит до неба, — тут заболит душа, что и говорить! Другого бы согнуло и скорежило к сорока семи, зубы повыпадали, а тут, изволите ли видеть, самолично показывает командирам-новичкам из пополнения приемы верховой езды и укрощения коня-трехлетка, джигитовок и рубки «с обманом»... При всем том — молодая жена, отчаянная кавалерист-девица, которая не пожелала остаться в теплой ростовской квартире (он там был членом губисполкома), приехала на военные позиции, поближе к мужу...
Присутствовал Горбунов на одном собеседовании в штабе фронта, по пути во 2-ю Конную, как раз обсуждались там последние бои ударной группы Миронова в Заднепровье. Начальник штаба фронта, старый военспец Паука, прямо сказал, что результаты двухдневного сражения с корпусом Говорова — белых донцов — заслуживают самого подробного изучения, поскольку результаты эти никак не вытекают из соотношения сил: 2-я Конная была резко ослаблена после решающих боев под Шолохово, наконец 16-я кавдивизия оказалась попросту рассеянной... И все-таки Миронов сумел искусными маневрами «истаскать» за собою усиленный и подготовленный к боям корпус белых и завернуть его к югу. Отход же Донского корпуса вслед за тем был задуман великолепно, коварно, с целью подвести наступающую конницу Миронова под неожиданный фланговый удар. Но и здесь сработала интуиция, а, может, попросту отличная разведка, командарм-2 снова вышел «сухим из воды» и, как говорится, «на коне»...
Иван Христианович Паука, умный штабист, сказал в заключение:
— Тут многие считают, что Говоров после контрудара с фланга по Миронову сам бросился сломя голову к Сальково и Геническу. Это так, ибо в тылу у всей армии Врангеля, как вы знаете, замаячила 1-я Конная. Но не следует забывать, что его контрудар длился двое суток, товарищи. Это не толчок с ложным выпадом, не разведка боем, а генеральное сражение с прицелом полного уничтожения противника. Да. Лично я склонен считать, что будь на месте 2-й Конной какая другая кавгруппа, не исключено, что повторилась бы летняя трагедия: легкий пепел и запах «горелого»... Повторяю, что эту операцию Миронова нам всем надо еще изучать и изучать.
Командарм встретил Горбунова без особого интереса (как это часто бывает, он свыкся с бывшим членом РВС Макошиным), просил только другого политработника Дмитрии Полуяна поскорее ввести нового человека в курс дела, поскольку предстоят решающие бои... Миронов не понимал, что Горбунов был прикомандирован к нему именно затем, чтобы разобраться наконец, каков же из себя он, Миронов, — молодой член РКП (б) и столь же новый командарм?
Теперь они шли к штабу рядом, плечо к плечу, даже касаясь иногда локтями в абсолютной темноте, и Миронов сказал в раздумье, как бы и не затрагивая члена Реввоенсовета:
— Очень хмур и сосредоточен командующий... Смущен, по-видимому, трудностью задачи на Перекопе. Да. Тут еще эти листовки с самолетов. Что касается меня, то я предпочел бы обойти, конечно, Перекоп. Тем более что ветер согнал воду, это уже не море, а лужа грязи...
Листовки Врангель действительно разбросал над прибрежными селами, по линии наших войск, и все знали содержание этих листовок дословно: «Красные! Уходите! Вы никогда не возьмете Перекопский вал! Когда бы вы ни пошли в атаку, вас встретит огонь сотен орудий и тысяч пулеметов... Вы взорветесь на фугасах, повиснете на проволочных заграждениях, падете от пуль и осколков, сгорите на нашем огне...»
Горбунов шумно вздохнул и сказал тихо, вполголоса, так, чтобы слышал его только Миронов:
— Не в этом, по-моему, дело. Идея Перекопа созрела не только в голове командующего, она ныне владеет сознанием всех армий: умереть, но взять Крым! Не только вражескую территорию этого полуострова, но последнюю точку войны. Чтобы к весне, к посевам хлеба, жить уже по домам, оглядеться, справиться с инвентарем, подремонтировать что надо. И тут, как снег на голову, действительно — телеграмма наркомвоена, полученная утром, а в ней те же мысли, что в прошлой его газетной статье: помните, он обрушился на Гусева за его победные реляции о первых успехах наших на правом берегу... И вот уже новый член РВС у нас на фронте — Смилга.
— Да? — насторожился Миронов. Он еще ничего не знал о телеграмме Троцкого и был благодарен Горбунову за откровенность и ясную доверчивость к нему.
— Наркомвоен считает, что атаковать Крым преждевременно, Врангель еще силен, необходимо построить рокадные железные дороги, подвезти тяжелую артиллерию морских калибров, ну и так далее...
— Чем же занять на это время войска? — спросил Миронов.
Рассуждения Троцкого, как и многих других сугубо «статских» военных, его бесили. Всякому человеку армии и войны хорошо известна непреложная истина, что большие массы, мобилизованные в час войны, нельзя долгое время держать в бездействии. В мирное время, может, конечно, существовать армия, но небольшая, кадровая, спаянная традициями и дисциплиной, строго регламентированная уставами и порядком. Но миллионная масса войны, она должна либо воевать, либо идти по домам, к мирной жизни...
— Предполагается часть войск перебросить временно на Кубань и Дон для отражения возможных десантов. Ну и, разумеется, для подавления разного рода камышатников...
— Н-да, — крякнул Миронов неопределенно. Наученный горьким опытом прошлого, он не рисковал теперь прямо осуждать директивы Троцкого. Подлые, заведомо предательские директивы, но это ведь всем ясно, говорить тут нечего...
— Командующий сказал, что телеграмма эта писалась... видимо, под диктовку самого Врангеля, — с молодой неосторожностью сообщил Горбунов.
— В переносном смысле, конечно, — засмеялся Миронов. — Это уж не в первый раз! Весной девятнадцатого на целый год удалось ему затянуть в Донщине гражданскую войну. Теперь снова... желает протянуть кампанию до весны. До полного истощения...
— Трудно понять это. Даже странно как-то, — сказал Горбунов.
— Теперь-то уже не трудно, теперь этот «дым» помалу рассеивается, — сказал Миронов, плохо скрывая внутреннюю ярость.
Подошли к штабу, и разговор сам по себе прервался.
В штабе ждали их командиры дивизий. Миронов задержал их ненадолго. Попросил начальника полевого штаба зачитать свежий приказ о подготовке войск к десанту через Сиваш для выполнения особого задания и велел расходиться, чтобы хорошенько отдохнуть до утра. Здесь доставлена была в штаб почта, в том числе и некоторые газеты «с той стороны». Миронов счел нужным тут же просмотреть их и в «Южных ведомостях» за 24 октября (старого стиля, конечно), № 233, обнаружил статью самого барона. Статья дышала верой в несокрушимость «Крымских твердынь», прочли статейку вслух. Врангель писал и этой статье:
«Стратегический план большевиков благодаря хорошо поставленной у нас агентуре был нам заранее известен. Развивалось чрезвычайно энергичное наступление десятитысячной конницы Буденного, подкрепленном двумя пехотными дивизиями. Она глубоко проникла в наш тыл и к вечеру передовыми частями вышла на линию желдороги в районе ст. Сальково. Неприятельские резервы проникли даже на Чонгарский полуостров. Красные, видимо, считали свое дело выигранным... Между тем одним переходом в ночь на 18 октября (31 н. ст.), отбивши атаки 2-й Конной противника, наша ударная группа неожиданно подошла к расположившимся на ночлег в районе Сальково красным. На рассвете 18-го наша группа атаковала красных, прижав их к Сивашу. Одновременно ударом с северо-запада конница Буденного разбита. Мы захватили 17 орудий, более 100 пулеметов и целиком уничтожили латышскую бригаду. В то же время Донской конный корпус, разбивая частые атаки 2-й Конной и 13-й армии противника, захватил полностью три полка в плен и 9 орудий...»
