– Осударь! Олександр Ярославич!.. Одним нам ничего не сделать. Без тебя погибнем… Ото всея Земли молюся: возвей над нами стяг свой!..
Полуденные отроги Полесья. Ленивые, полноводные, неторопливо текущие реки в низких берегах. Синие чаши озер в малахитовой зелени замшелых болот. Мачтовые сосновые боры, в которых всадник чувствует себя словно бы муравей, ползущий в жаркой зеленой сени конопляников…
Белые прорези ослепительных и словно бы исполинским ситом просеянных песков – зеркально-светлых в струящемся над ними знойном мареве. Поросшие кудрявой травкой проселки. Белесый, перекатывающийся лоск, блистанье и шорох волнуемой нивы… Волынь!..
И волынянин истый – и лицом и одеждою – неторопливо влачится верхом на крепком карем коньке по одному из таких проселков, идущему в междулесье, на огибь большого полноводного озера, что стоит вровень с зеленой рамой своею, стоит не дыша, словно бы оно боится выкатиться из нее.
Возрастом волынянин не молод – подстарок скорее; седенькая узкая бородка тяпкою, ростом невелик; в белой сермяге, в старой войлочной шляпе, – всадник, видать, не из богатых, а потому, видно, и не страшится ехать такими местами… Народ давно здесь не ездит, так что и дорога заколодела: сюда, в болота, в дебри, внезапным ударом полков князя Даниила были забиты уцелевшие клочья татарской армии хана Маучи, потерпевшей разгром у Возвягля.
Здесь они и осели, обложив оброком и данью окрестное населенье. Сперва ждали выручки от хана Бурундая, посланного самим Берке. Бурундай был новый главнокомандующий всех юго-западных армий татар. Он только что сменил хана Куремсу – беспечного и слабодушного, который, будучи разбит Даниилом, кинул свое войско на произвол врагов и убежал на Волгу, в столицу Золотой орды. Там ему набили колчан навозом, обрядили в женское платье и, после целого дня глумленья на базарной площади Сарая, удавили тетивой…
Бурундай не пришел на спасенье отрядов, загнанных в Полесье. И теперь остатки войск хана Маучи, – русские звали его Могучей – медленно просачивались на восток.
Всадник в белой свитке благополучно миновал две татарские заставы. Что было с него взять? Правда, набрасывались, стаскивали с коня, грозились убить. Лезли в перекидные заседельные сумы. Они доверху были заполнены глиняными свистульками-жаворонками.
Татары схватывали каждый сперва по одной, потом, посвистев и усладив слух свой, снова запускали руку и захватывали каждый столько игрушек, сколько было потребно ему для всех его ребятишек от всех его жен. Потом, дав человеку в белой свитке крепкого тумака в спину, отпускали его…
А он, когда отъезжал от них на изрядное расстояние, крестился, сняв шляпенку, и произносил, покачивая головою:
– Ну, еще разок пронесло! И ведь до чего же угодил на их душеньку этими свистульками!.. Вот Данило Романович будут смеяться!.. Ох, орда, ох, орда!.. Одним словом – варвы.
Всадник в белой свитке, видно, и сам захотел поразвлечься свистулькой. Он привстал на стременах, зорко осмотрелся и затем, достав глиняного жаворонка, стал громко посвистывать в него, то зажимая дырочки-лады, то вновь их отпуская.
В кусте, выросшем из-под огромного серого валуна, лежащего поодаль дороги, послышался шорох. Светловолосая голова подростка показалась из-за камня и вновь спряталась. Послышался писк черного дятла. Всадник еще раз огляделся, свернул с дороги и, подъехав к самому валуну, спешился. Не привязывая и не придерживая свою смирную лошадку, он сел спиной к камню и принялся ножиком, вынутым из-за голенища, выцарапывать на глиняной свистульке угловатые буквы. Видно было, что трудится малограмотный: он громко шептал слово, которое выцарапывал на игрушке, морщил брови и считал пальцем левой руки каждую начертанную букву. Наконец детским, перекошенным уставом вывел одно только слово: «Усьпешно».
Не оглядываясь, он сунул руку с глиняным жаворонком позади себя, обок валуна, и тотчас же цепкая маленькая рука схватилась за игрушку. Выпустив ее из своей руки, человек в белой свитке успел-таки ласково взъерошить голову мальчугана, затаившегося в кусте.
– Самому князю, Данилу Романовичу… а либо – Льву Даниловичу. Слышишь? – сказал он тихонько и не оборачиваясь.
– Слышу…
Человек в белой свитке встал и, даже не оглянувшись на куст, вскочил в седло. Уж кто-кто, а он-то – Андрей-дворский, воевода князя Галицкого, хорошо знал татар и все их повадки! Быть может, где-либо за другим валуном, а нет – так на сосне притаился татарский соглядатай! А еще не завершил он, Андрей-дворский, дела, взятого на себя перед князем: проехать насквозь, прошить самолично вдоль и поперек всю, десятиверстную в поперечнике, полосу, вдоль которой просачивались остатки армии Маучи на восток. Надо было срочно определить и количество и способность к бою этих отрядов. Даниил Романович, который стремительно рванулся на Киев, как только от Невского пришла весть, что он начинает, – Даниил Романович должен был срочно решить вопрос: выслать ли войско наперехват бегущих татар хана Маучи или же выставить против них небольшой заслон и продолжать наступленье на Киев, как если бы этих и вовсе не было?
…На третьей заставе Андрей Иванович был снова стащен с коня. Опять его трясли за шиворот, подымали над его головою кулаки и ножи; допрашивали и по-русски и по-татарски, лезли в переметные сумы.
Опять он кротко увещал нападавших, разводил руками и жаловался на бедственное положенье свое.
– Что вы, что вы, князья? – восклицал он, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. – Убить? Да ведь убить долго ли человека! Вы – люди военные!.. А я – какой же вам супротивник?.. Торговлишкой только и живу… только от рукомесла своего и питаюсь!.. Коли не велите здесь ездить – я ведь могу и в сторонку свернуть. Скажите только, где проехать можно, где я не обеспокою вас?.. А мне все равно ведь… Возьмите весь товаришко за себя – тогда мне и в Мельники ехать не надо…
Свистульки-жаворонки, разошедшиеся по рукам батырей, свистали вразноголосицу, издавая необычайные трели. Татары хохотали и озорничали, как подростки, стараясь пересвистеть один другого, извлечь из глиняной птицы звуки посильней и как можно необычайнее.
Отирали рукавом халата обильно обслюненный кончик свистка и опять принимались дудеть.
Никто и не подумал заплатить ему за расхватанный товар хотя бы одною монетою.
Однако не это обеспокоило дворского, обеспокоило его то, что на этой заставе нашелся-таки человек среди татар, которого не потянуло к его глиняным раскрашенным птицам.
По-видимому, старшой между ними – быть может, сотник – дородный татарин, лет под сорок, не вмешиваясь ни во что, упорно всматривался в дворского.
«Пронес бы Господь!» – подумал Андрей Иванович. И как раз в это время татарский сотник надменно поманил его к себе пальцем. Дворский поспешно подошел, снял шапку, поклонился.
Загадочно усмехнувшись, татарин спросил на искалеченном русском языке:
– Твоя наша узнал?
– Нет, господин… нет, батырь, никак не могу признать! – ответил дворский. Да он и впрямь не мог припомнить, где и когда видел он этого татарина. Мало ли он перевидал их за последние годы! «Все – на один болван! Словно бы из одной плашки тесаны!» – любил говорить он о татарах.
Татарский сотник сорвал со своей бритой головы шапку и сунул ее чуть не в самое лицо дворскому.
– Эту узнай! – заорал он. – Ты дарил!..
Шапка, отороченная соболем, была сильно заношена: бархатная тулья лоснилась от грязи, мех повытерся.
Но узнал он, узнал эту шапку дворский – воевода князя Галицкого! Узнал этого надменного батыря и понял, что перед ним – смерть.
Мгновенно увиделось ему, внутренним оком, все, что связано было и с этой шапкой, и с этим человеком.
…На ступенях высокого княжеского крыльца стоит молодой наглый татарин-гонец в запыленной одежде и, показывая пайцзу, кричит и рвется в хоромы. Дворский осаживает и пристыжает его: поношением для князя, для Даниила Романовича, будет, если ханский гонец предстанет перед его светлые очи, не переодевшись с дороги!.. И сколько ни кричал, как ни ломился батырь, а таки заставили его переодеться, переобуться и шапку и кафтан принять в подарок!..
Дворский признал эту шапку.
«Ведь вот же судьба где погибнуть!» – подумал дворский.
Татарин ударил его сперва шапкою по лицу, затем изо всей силы кулаком.
Дворский закрылся руками и, обливаясь кровью, упал. Когда он поднялся, пошатываясь, то уже целая толпа татар стояла вкруг него.
Батырь подал знак, и несколько человек бросились на Андрея-дворского, свалили его на землю и принялись сдирать с него одежду и сапоги. Другие принялись свистать над ним в глиняные свистки.
Сотник приказал не только обыскать одежду дворского, но и распороть его сапоги, срезать и расслоить подошвы. Искали потаенные грамоты…
Не нашли. Стали пытать… А уж и кого было пытать? Сквозь окровавленную разодранную сорочку порывисто вздымалась худая, ребристая грудь старика с седыми кустиками волос, с присохшею на них кровью…
