Тут он швырнул разлетевшиеся листочки на верстак, подошел к столу, встал в головах лежащего тела и скомандовал:
— Значит, так, как только из плошек… вот из этих, — он указал на фарфоровые чашки, стоящие по углам, — пойдет дым, ты начнешь читать стихи!
— Какие стихи? — не понял Вотша.
— Такие, какие должен уметь слагать Ёкуль из Норникса! — пояснил Харт несколько раздраженным тоном. — Понял?!
— Д-да… — не слишком уверенно ответил Вотша.
— И будешь читать до тех пор, пока дым не перестанет идти! Понял?!
— Да, — более уверенно кивнул Вотша.
— Тогда начнем! — провозгласил Харт и, бросив руки вверх, заговорил визгливым, пристанывающим голосом. Слова этой речи были Вотше совершенно непонятны, но их ритм, мелодика, рваный тембр как-то странно завораживали, притягивали к себе, уводили от окружающего мира. Вотша едва не пропустил момент, когда над всеми четырьмя плошками появились слабые, едва заметные разноцветные дымки. И только он подумал, как же он будет перекрикивать визги Харта, тот смолк и, тяжело опершись о край стола, глянул из-под надвинутого капюшона в лицо Вотше. Этот взгляд обжег изверга, и он, вдруг подобравшись, начал декламировать:
Приплыл я, полн Распева волн О перси скал, И песнь пригнал. Сник лед и снег. Дар Трора влек Весной мой струг Чрез синий луг. Был, как прибой, Булатный бой, И с круч мечей Журчал ручей. Гремел кругом Кровавый гром, Но твой шелом Шел напролом…[4]
Цветные дымки над чашками тянулись вверх, густели, курчавились плотными сгустками, но, поднявшись над столом на высоту полуметра, теряли силу, расплывались во все стороны плотными облачками. Через некоторое время эти разноцветные облачка слились, и в этот момент глаза лежавшего перед Вотшей трупа… открылись!
На секунду он сбился, эти пустые, широко раскрытые серые глаза, вдруг упершиеся в Вотшино лицо, словно бы потянули его к себе, и Вотша забыл все — так ему захотелось заглянуть в их глубину, отыскать в них хотя бы намек на мысль. Но в то же мгновение от изголовья трупа донеслось резкое, злобное шипение, и Вотша, стряхнув с себя это наваждение, продолжил свою песнь…
Он читал еще долго, очень долго, закончив одно сказание, тут же переходил к другому, и лишь крохотная пауза отделяла одну драпу от другой. Сбился он всего однажды, вдруг испугавшись, что в его памяти не хватит стихов северного склада. Но тут он заметил, что дымы из плошек перестали рваться вверх, а плотное разноцветное облако, висевшее над трупом, начало редеть.
А спустя еще несколько минут Вотша услышал голос Харта:
— Все… Довольно.
Он замолчал и только сейчас понял, насколько горло его устало и воспалено, да и сам он едва стоял на ногах. Перед глазами у него все плыло, но, когда он тряхнул головой и несколько раз глубоко вздохнул, в голове немного прояснело.
— Ну, что ж, — глуховато проговорил изгой, — посмотрим, что у нас получилось.
Он убрал со стола, на котором лежало бездыханное тело, плошки, картинно протянул над трупом руки и воскликнул:
— Встань!!!
С минуту ничего не происходило, а затем тело пошевелилось, замерло, снова пошевелилось и, чуть развернувшись и облокотившись на столешницу, начало медленно приподниматься!
Вотша почувствовал, что у него на голове зашевелились волосы… А труп между тем сел на столе, немного посидел и медленно спустился на пол. Несколько секунд он держался за столешницу, а потом выпрямился и, поведя головой по сторонам, уставился невидящими, редко моргающими глазами на Харта, руки которого все еще были подняты.
— Слушаю, хозяин, — негромко, но удивительно приятным баритоном проговорил мертвец.
Вотша медленно попятился от стола, а вот Темный Харт, наоборот, шагнул ближе и проговорил, медленно и четко выговаривая слова:
— Говорят, ты Ёкуль из Норникса, сказитель… Может быть, порадуешь нас песней?..
Несколько секунд труп молча смотрел на Харта, а затем все тем же ровным голосом ответил:
— С удовольствием, хозяин.
Он помолчал еще несколько секунд и принялся размеренно, как метроном, читать то, что несколько минут назад продекламировал Вотша! И вроде бы произносились те же слова, только звучали они, словно эхо живого звука, не было в них жизни, огня, боли! Даже рифмы казались лишь намеченными, а ритм, размер пропадали вовсе!
Прослушав это бормотание пару минут, Харт коротко оборвал мертвеца: — Хватит! — А затем обратился к Вотше. — Ну, как?..
— Это не стихи! — отрезал Вотша, и неожиданно для него Харт согласился:
— Да, это не стихи… Но этого хватит, чтобы заморочить голову твоим… волкам?!
Вотша немного подумал, а затем не слишком уверенно ответил:
— Скал, возможно, и поверит, а Вогнар сразу поймет, что это не сказитель.
И вдруг Темный Харт, скептически хмыкнув, спросил:
— А много ли людей и извергов слышали этого самого Ёкуля? Много ли есть свидетелей его… творчества?!
Вотша сначала удивленно взглянул на изгоя, а затем вдруг понял его мысль и… улыбнулся:
— Вообще-то Ёкуль… в смысле — я, в землях западных вепрей баловался стихами лишь однажды, на пароме у городка Ярея!
— И, стало быть, его мастерство… — продолжил фразу Вотши Харт, — сильно преувеличено!
Он потер руки и бросил мертвецу:
— Пойдешь со мной!
— Да, господин, — отозвался тот, а Харт повернулся к Вотше:
— А тебе придется остаться здесь!
— Почему?.. — растерялся Вотша.
— Не думаешь ли ты, что я собираюсь рассказать князю Рогволду о нашей… к-хм… проделке?! Нет, изверг, ты останешься здесь, и, если наша подмена удастся, я подумаю, что мне делать с тобой!
Глаза Темного Харта блеснули из-под надвинутого капюшона, и Вотше стало не по себе — в голову этому странному, явно не совсем нормальному многоликому могло прийти все, что угодно!
Однако спорить Вотша не мог, в конце концов, сейчас Темный Харт спасал его по меньшей мере от подземелий крайского замка!
А изгой, не вдаваясь в обсуждение дальнейшей участи Вотши, двинулся к потайному коридору. Мертвец, несколько мгновений постояв неподвижно и лишь провожая взглядом уходящего Харта, вдруг как-то нелепо дернулся и, деревянно переступая длинными ногами, двинулся следом за своим хозяином.
Когда дверь за изгоем и его созданием закрылась, Вотша еще раз оглядел огромную комнату, которую Темный Харт назвал незнакомым для него словом «лаборатория». Потоптавшись немного на одном месте, он осторожно двинулся в сторону стеллажа, чтобы поближе рассмотреть надписи на керамических банках, но в этот момент дверь снова распахнулась, и заглянувший в лабораторию Харт, бросив на пол какой-то сверток, потребовал:
— Снимай свою одежду, она мне потребуется. А сам наденешь вот это.
Вотша пошел к двери, на ходу стаскивая через голову куртку и извлекая из карманов свои нехитрые пожитки, среди которых были и оставшиеся четыре монеты вольного города Ласта. Раздевшись, он протянул свою одежду Харту, который тут же скрылся за дверью. Сам Вотша отошел к верстаку и, положив на него узел, принялся его развязывать.
В узле оказались широкие темно-коричневые штаны из плотной ворсистой ткани, сильно помятая и не слишком чистая, зато богато расшитая шелковая рубашка с кружевным воротником, толстая куртка, длинные вязаные чулки и почти совершенно новые грубые, но добротные башмаки с металлическими пряжками. Вотша быстро оделся, удивляясь, что вся одежда оказалась ему впору. Потопав в пол башмаком, он вздохнул и еще раз огляделся — неизвестно, сколько времени предстояло ему провести в этой… лаборатории, так что пора было познакомиться с ней поближе.
