Однако Кутузов и другие говорили себе, что ведь и Наполеон не может всего этого не понимать, наверняка понимает, а раз так, значит, уже придумал что-нибудь! Но что??? Это была загадка, которая не давала покоя всем противникам Наполеона.
27 августа, когда в Москве узнали об окончании битвы под Бородиным, между Ростопчиным и Карамзиным, который по знакомству жил в те дни в губернаторском доме, состоялся разговор, оставшийся в воспоминаниях Александра Булгакова, ростопчинского чиновника по особым поручениям. Карамзин предсказывал гибель Наполеона: «обязан будучи всеми успехами своими дерзостям, Наполеон от дерзости и погибнет!». Ростопчин, как пишет Булгаков, услышав имя Наполеона, дернулся, покраснел и сказал с досадой: «Вот увидите, что он вывернется!».
Наполеон внушал уже суеверный ужас. Граф Эммануил Ришелье, состоявший в русской службе еще со времен Екатерины Великой, а в 1812 году являвшийся градоначальником Одессы, размышлял в те дни: «Человек ли Наполеон или он существо потустороннее? Если он человек, то войдет в Москву и там погибнет – но что если он не человек?».
Ожидалось, что Наполеон бросится на Петербург – для этого ему и демоном не надо было быть, достаточно оставаться Наполеоном. 10 сентября, через три дня после извещения о вступлении неприятеля в Москву, в Петербурге было опубликовано «Известие об эвакуации Петербурга» – довольно бестолковый документ, в первой части которого говорится, что «здешнему городу не предстоит никакой опасности», а потом много разных слов о том, что ценности надо все же вывезти, дабы облегчить «жителям способы с лучшим порядком и без смятения выезжать отселе внутрь земли» – то есть бежать внутрь России. При такой бумаге для паники достаточно было появления в окрестностях Петербурга хотя бы эскадрона французов. Уже и памятник Петру Великому готовили к эвакуации, на что выделили несколько тысяч рублей – «слишком было бы грустно старику видеть, как через прорубленное им окно влезли в дом его недобрые люди» – писал современник. Медного всадника однако оставили на месте из мистических соображений: все тому же князю Голицыну, затеявшему в войну строить новый дом, некий майор Батурин рассказал свой сон – будто Медный всадник проскакал по городу, встретился с Александром Первым и сказал: «Пока я на месте, моему городу нечего опасаться!». Голицын уговорил императора отменить эвакуацию. (Интересно, что в 1941 году Медного всадника оставили на месте именно после того, как кто-то напомнил батуринский сон).
Однако идти на Петербург французам надо было без передышки, пока пепел Москвы еще не успел постучать в сердца деморализованных русских солдат – тогда шанс, что армия Кутузова, увидя идущего на Петербург неприятеля, разбежится, был велик.
В 1805 году в войне с австрийцами Наполеон даже не заходил в Вену – она сдалась Мюрату. В Мадриде Наполеон провел две декабрьские недели 1808 года: за это время была упразднена инквизиция, пересмотрена налоговая система, сокращено число монастырей (монахам, желавшим вернуться в частную жизнь, назначалась пенсия). Это тоже была часть войны: политические маневры, которыми император хотел перетянуть на свою сторону хотя бы часть испанцев. После этого Наполеон вышел из Мадрида навстречу армии Джона Мура. В конце июня 1809 года в Вену вошли войска Вандамма, а Наполеон, проведя в Шенбрунне два-три дня, выехал на остров Лобау – поближе к войне.
Если бы Наполеон потратил в Москве, как в Испании, две недели на подготовку армии в 40–50 тысяч бойцов и затем бросился с ними на Петербург, – кто знает, чем кончился бы 1812-й год и сама наполеоновская эпоха? Похоже, Наполеон сам постоянно думал об этом: Коленкур приводит слова, сказанные императором уже в Париже, после отъезда из армии: «Успех всего дела зависел от одной недели».
Но первые две недели своего пребывания в Москве Наполеон обречен был бороться с пожаром. Ростопчин указывал, что в пожаре не было смысла, а между тем смысл был: напрасно потерянное, погубленное время. Пожар сместил точки отсчета: без него к организации города Наполеон приступил бы 4–5 сентября, и к 20 сентября наверняка бы захотел сменить занятие.
На деле к этому времени только началось устройство города: был создан муниципалитет из числа оставшихся в городе русских, но при французском руководстве (генерал-губернатором стал Мортье, гражданским губернатором Лессепс, командующим гарнизоном Дюронель). Григорий Кольчугин, который волею судьбы стал французским муниципальным чиновником, записал: «в один день пришел в дом наш французский офицер с двумя рядовыми, по записке, у него имевшейся, спросил меня и приказал идти с собой к интенданту Лессепсу. Я, выслушавши приказание, просил его об увольнении: Лессепс сказал мне, что он отменить меня не может, потому что выбран я не им, а «вашими русскими и собственно для вас, русских».
Жан-Батист Бартелеми де Лессепс однажды уже попал в историю, и, как водится, в первый раз это была трагедия, а во второй – фарс. В 1785 году 19-летний Лессепс в должности переводчика попал в экспедицию Лаперуза, искавшего на кораблях «Буссоль» и «Астролябия» Северо-Западный проход из Тихого океана в Атлантику (интересно, что в эту экспедицию хотел попасть и 16-летний тогда Бонапарт, однако Лаперуз не взял его из-за скверного характера). В 1786 году Лаперуз подошел к берегу Аляски в районе горы Св. Ильи. Экспедиция пересекла океан и у побережья Азии открыла пролив между Сахалином и Хоккайдо (названный в честь Лаперуза) и пролив Цугару (Сангарский) между Хоккайдо и Хонсю, а также побывала на Гавайских островах, в Макао и на Филиппинах. После этого Лаперуз отослал Лессепса с картами открытий и материалами исследований во Францию. Этим Лаперуз подарил Лессепсу жизнь: французская экспедиция погибла через два года на островах Самоа, и Лессепс оказался из ее состава единственным оставшимся в живых. По записям Лаперуза, сохраненным Лессепсом, в 1797 г. была опубликована книга «Путешествие вокруг света» (Voyage autour du monde) в четырех томах, переведенная на русский уже в 1800 году. (Интересно, что племянник Лессепса, Фердинанд Мари де Лессепс, повторил судьбу дяди, дважды попав в историю: в 1859–1869 годах он построил Суэцкий канал, а в 1879 году его попытка прорыть Панамский перешеек кончилась грандиозным скандалом, разорением сотен тысяч мелких акционеров и появлением у слова «панама» нового смысла – обман, афера).
Как человек, знакомый с Россией более других (все же проехал всю Сибирь), Лессепс был в наполеоновские времена на дипломатической службе в России: с 1802 года – французский генеральный комиссар по торговым делам в Петербурге. По этой службе ему в России приходилось общаться с большими людьми – например, в 1806 году с князем Адамом Чарторыйским, тогда российским министром иностранных дел, Лессепс решал проблему наложения ареста французским правительством на имущество русских купцов, вел переговоры о судьбе Мальты, решал судьбы Европы. Лессепс сам приехал из Петербурга к императору в Москву. Здесь ему надлежало решать совсем иные проблемы, общаясь совсем с иными людьми: городским головой при французах был купец первой гильдии Петр Находкин, а среди 67 муниципальных служащих двое было дворовых слуг, а один – вольноотпущенный крестьянин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
