– Ага, сам, наверное, мыл, чистил…
– На пост на «вертушке» добрался – подвиг совершил…
– Точно, за медалью летал…
– А когда отмыл, обнаружил кожные заболевания. Спрашивается, где старшина?
– А где командир роты? – перебил своего замполита командир полка. – Вот с кого спросить надо.
– Так он на этом посту и есть старший. Там и ротный такой же, как солдаты.
– Не понял, – Мордасов непроизвольно покрутил головой, словно сбрасывая наваждение.
– Так ведь воды у них там нет. Каждый литр на счет. Вот они и не моются, экономят. Посадочной площадки нет, «вертушки» груз сбрасывают, сидя на двух колесах, а иногда и не приземляясь. Не любят вертолетчики этот пост, постреливают часто, подбить могут.
– Что на других постах? – Мордасов, недовольный докладом и отсутствием тонкости мышления у замполита полка, даже не пытался скрыть раздражения.
– На двадцатом посту служба организована хорошо.
– Кто там старший?
– Лейтенант Хворостовский, командир взвода, год как после училища.
– И у него все хорошо? Как с материальным обеспечением?
– У него все есть, пост всем обеспечен. Там не нужен вертолет. Пост расположен низко, на себе все переносят, караваном. Но дело-то в другом. Там все организовано. Есть расписание постов, график дежурств. Выпускается боевой листок. Отмечают дни рождения солдат. У Хворостовского боевая подготовка налажена, стрельбы проводятся. В порядке инициативы взводный организует тематические диспуты, а для развития кругозора коллективное разгадывание кроссвордов. Не дает мозгам киснуть. Библиотечку завел. Заставляет книги читать. Даже тех, кто читать не умеет. – Замполит глуповато улыбнулся своей шутке, но Мордасов не видел улыбки и вполне серьезно спросил:
– А что, и такие есть?
– Так точно! – Сбитый с толку замполит не знал, что теперь говорить, но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. – У него узбеков много. Из кишлаков. Они и по-узбекски не все читать-писать умеют.
– Ну что же, молодец лейтенант.
– Так точно, товарищ подполковник. Он считает, что у солдата не должно быть времени для дурных поступков.
– Правильно считает. Почему же у командира роты на посту нет порядка?
– Ротный находится на самом ответственном и самом сложном участке. Так давно заведено. Не все от него зависит.
– Да, на самом ответственном. И ответственности с него никто не снимает. А вот с должности я его сниму. – Здесь Мордасов высоко поднял указательный палец, бодро крякнул, как будто найдя верное решение, а в строю показалось, что он хотел воскликнуть победное «Эврика!».
– Он только рад будет, – произнес молчавший до этого Лосев. – Мы его как командира взвода переведем на другой пост. Там больше кислорода, воды. Меньше стреляют, меньше проблем. В общем – в дом отдыха.
– Я не понял вас, начальник штаба.
– Что тут понимать? Пусть служит, где служит, пусть пашет. Вот помочь бы ему с обеспечением.
– Я всем помогу! – угрожающе возвысил голос командир полка и снова оглядел напряженный строй офицеров. – Вы главное забыли, то, зачем вы здесь находитесь. Вы выполняете интернациональный долг. Он есть! Армия защищает интересы государства. Укрепляет мощь государства. Здесь, на передних рубежах. Я добьюсь, чтобы в этом полку никто не забывал об этих интересах. Завтра проведем строевой смотр полка. Я посмотрю подразделения и по каждому офицеру сделаю свой вывод. Плаца у нас нет, так что построение в девять утра на площадке напротив склада арт-вооружения.
Впервые, несмотря на грозное сопение Мордасова, офицеры задвигались, оглядываясь по сторонам, не скрывая недоумения. И на лице Лосева явно отразилось замешательство. Полк, непрерывно ведущий боевые действия, изрытый траншеями, окопами и укрытиями, полк, в котором никто и никогда не ходил в колонну по три, завтра будет выстроен на террасе под бинокли наблюдателей и прицелы снайперов. Потом все дружно вперили взгляды в новоявленного реформатора и поняли, что он не только не шутит, но доведет начатое до конца.
Днем в роте объявился Черкасов. Мысленно Ремизов давно простился с ним, не ожидая ничего оптимистичного от предстоящего военного суда. Но, как оказалось, суд прошел, и его бывший замполит, расправив китайские глаза, раскрыв руки, со своим обычным каламбуром бежал к нему обниматься.
– Командир, встречай зека! Били – не добили, судили – не досудили. Короче, впаяли мне шесть лет условно. В шестой роте меньше шести лет дать не могли.
Он зажигательно засмеялся, а Ремизов почувствовал, что по-настоящему рад видеть Черкеса, наверное, единственного человека, который связывал его невероятное настоящее с далеким, скрытым семью горизонтами, таким же невероятным прошлым. То прошлое безжалостно изрублено в куски, истлело до золы, до праха, и только Черкес мог подтвердить, что оно все ж таки было…
Вечером, врезав как следует водки, они вживались в новую тему своей жизни.
– Погоди, щас спою. – Черкасов упрямо и бестолково раз за разом теребил струны расстроенной гитары. – «Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой…»
– Так что теперь с Куприяновым делать?
– Ну ты спросил. Откуда я знаю? Понимаешь? Судья меня спрашивает, а я ему как есть, как на духу… Говорю, да я за веру, царя и Отечество живот положу на алтарь борьбы за свободу афганского народа.
– Ты все собрал в одну кучу.
– А он мне приговор. Ну ты знаешь… И еще шесть тысяч рублей в пользу родителей, чтобы памятники поставить. Опять шесть… Одни шестерки кругом. Ты представляешь, они, родители, приехали в Ташкент, они меня обвиняли, что это все я наделал. Кому угодно мог в глаза посмотреть, а им не смог. Такая жуть меня брала, аж кишки сводило. Ну как же им объяснить? Я вместе с бойцами под эти долбаные снаряды попал, меня от их смерти ничто не отделяло. – Черкасов замолчал, стравливая засевшую в самом сердце горечь. – А потом, после суда, меня вызвал к себе начальник политуправления округа. Представляешь? И спрашивает, мол, что теперь с тобой, уголовником, делать? Нет, ты не представляешь, а я так ему обрадовался, ну и говорю. Как на духу, да я за веру, царя и Отечество… Говорю, отправьте меня назад, в мою роту, я не могу без нее, я дважды ранен, меня теперь ни одна пуля не возьмет. Он даже опешил сначала. Но долго думать не стал. Говорит, мол, я не золотая рыбка, но твое желание исполню. И вот я здесь. А ты думал, я сюда приехал прохлаждаться?
– Служить, замполит, служить. А Куприянова, значит, за штат. Теперь ясно.
– Пусть радуется, ему повезло. У нас ведь особенная рота. Так, командир? Ставь задачу. Надену белую сорочку и на казнь, чтоб ярче кровь алела на манжетах…
Черкасов громко засмеялся, хлопнул Ремизова по плечу, и для всех, кто слушал его рассказ, так и осталось непонятным, чего в нем было больше – неуемной радости или прикрытой ею грусти.
После спектакля, устроенного Мордасовым, старый взводный Хоффман непременно сказал бы: «Профуфукаем мы войну с такими начальниками». Он извинился бы за моветон, но… позже. И при этом уточнил бы, что грубые, сочные краски наиболее точно выражают новый агрессивный маразм.
– Рем, это не Хоффман, это ты сказал. И нет нужды прятаться за его спину. Я тебе как твой замполит говорю. Мы с тобой снова вместе, и я думаю точно так же, как ты. Командир, наша главная задача от этого не меняется. Наше дело – наша рота. Наши солдаты. И кое-что личное – нам с тобой надо дотянуть до дембеля.
Рота в клубах желто-коричневой, похожей на муку пыли, от которой быстро пачкались свежие подворотнички, выдвинулась на строевой смотр полка. Место построения – терраса, не разбитая танковыми траками, присыпанная щебнем – вместило два батальона, дивизион, отдельные роты. В стриженые затылки жарко светило показавшееся над гребнем Гиндукуша солнце. Солдаты и офицеры непроизвольно вздрагивали, оглядывались назад, на это солнце, на гудящий внизу Панджшер и поднимавшийся за ним отрог близкого хребта, словно старались сбросить с себя перекрестья мнимых прицелов. Они так долго стоят в ожидании смотра, такой плотной массой, такие беспомощные и безнадежные, что «духи» не имеют права не использовать свой шанс. Они сейчас начнут, наверное, первая мина уже пошла в ствол.
– И что мы ждем?
– Ты, замполит, наверное, забыл, как мы в Термезе часами выстаивали?
– Помню, помню, такое не забывается. Только сейчас мы ждем, когда нас накроют из минометов.
– Точно. Ждем. – Ротный понизил голос, чтобы не слышали солдаты. – Если будет обстрел, по моей команде забираешь третий взвод и гранатометный и бегом вниз, к разрушенным дувалам. Я с первым и вторым – в роту, к машинам.
– Равня-а-а-йсь! – протяжно крикнул начальник штаба. – Смирна-а!
Смотр начался. Командир полка заложил руки за спину, покачался с пятки на носок, собираясь с духом.
– Товарищи солдаты и сержанты, прапорщики и офицеры! Мы советские люди. Мы здесь, на афганской земле, призваны выполнять интернациональный долг. Подставить плечо братскому народу. А вместо этого… – Он поднял подбородок, задержал дыхание. – Вместо этого в зоне нашей ответственности, в Панджшерском ущелье, мы творим беззаконие! Гибнут ни в чем не повинные мирные люди, афганцы, крестьяне, их жены и дети. Что мы творим?! Я вас спрашиваю!
