«да в рот тебе нехорошо», что даже при отсутствии мата выглядело вполне жёстко и убойно. Почти по Матери. Но тут следует признать, что внушительность этого выражения прямо пропорциональна степени испорченности реципиента.
После утирания слёз бессилия, как и положено ранимому классику — труд сжёг, а с ним сгорели и последние негативные эмоции. Улёгся на кровать и заставил себя думать, чего от него постоянно и безрезультатно старалась добиться адская училка разврата всё время пребывания в потустороннем виртуальном мире.
Дима: — Думай, Дима, думай. Нужен какой-то неадекватный ход. Что-то такое, что выбило бы Анечку из состояния детской инфантильности. Напугать? А чего она может бояться до смерти?
И тут мыслитель резко сел, неожиданно вспомнив характеристику Анны, выданной ему Джей ещё в карете.
Дима: — Она боится кары небесной. И что? Предстать пред ней в роли Бога-творца? Но, где Бог и где разврат. Как я её в роли Бога совращать стану?
А вот на этом месте молодой человек даже вскочил на ноги. Ему в голову пришла новая идея, показавшаяся исключительно плодотворной в его распутном деле.
Дима: — Бога вряд ли. Не потяну. А вот его антипода — запросто. Сыграть исчадье ада, погрязшего в разврате и похоти, да любому бывшему сидельцу студенческой общаги — это всё равно что выступить зайчиком под ёлкой в детском саде на новогоднем корпоративе. Как два пальчика, то есть как шортики на лямках описать.
После пятиминутного мозгового штурма в режиме метаний в своей каменной коробке, план мести был окончательно сформирован и утверждён. Дима принял решение писать страшное послание от имени Сатаны, да простит его Суккубский братан за столь мошенническое присвоение потусторонней личности.
К вечеру, путём проб и ошибок весь первоначальный текст, занимавший лист, упаковался в одну единственную фразу. Но повертев клочок бумаги с начертанными вензелями, сжёг, неожиданно сообразив, что в этом деле важна не сколько запугивающая краткость — мать таланта, сколько соответствующая атмосферная атрибутика.
Притом, последнее он посчитал более значимым по воздействию. А значить, такие вещи надо писать, как минимум кровью, а её у сценариста спектакля ужаса в наличие под рукой не оказалось. Не пускать же на чернила спящего монаха.
Дима покосился на бочонок вина, припомнив, что церковное пойло вроде бы как тоже кровь, притом по безоговорочным понятиям веры — божья. Допустимо ли Сатане писать кровью господней? В принципе, вполне. Только Анечка вряд ли воспримет данную аллегорию как требуется, а вот винный духан прочувствует однозначно, посчитав его угрозу за чью-то неуместную пьяную выходку.
Поэтому месть пришлось отложить на завтра, предварительно где-то раздобыв настоящие ингредиенты для письма. На ум пришла в первую и последнюю очередь кухня, куда Сёма бегал за едой. Там наверняка всегда кого-нибудь режут. Средневековая кухня — это не только Рай чревоугодия, но и Ад живодёрни. Мир уж так устроен: все всех едят согласно круговороту еды в природе.
Глава 23. Локация 4. Любить женщину не обязательно, но если дала, то отлюбить её по полной — просто обязан.
Неожиданно все его фантазии по поводу сатанинского наезда на милое и няшное королевское создание прервал еле слышный стук в дверь тайного хода. Дима насторожился. Королевы так заискивающе не стучат, а кто ещё может бродить по тёмным коридорам, он даже не догадывался. К тому же на улице заметно стемнело, и в потаённых коридорах стало откровенно жутко.
Вооружившись окончательно присвоенным ножиком для резки бумаги и собственного геноцида, молодой человек с опаской отодвинул задвижку и приоткрыл дверь, поставив сандаль в качестве ограничителя, пресекая резкое вторжение извне. В щели показался рыбий глаз Сюзанны, отчего попаданец в очередной раз вздрогнул. Уж больно этот орган зрения у старухи казался каким-то нечеловеческим.
Тем не менее, распознав в посетительнице знакомую физиономию, ногу убрал и дверь распахнул, предлагая старой войти. Но та и не подумала. Служанка Медичи, находясь в привычном для себя скрюченном состоянии, но с высоко задранной головой, иначе собеседника видно бы не было, в приказном тоне, да ещё с интонацией запугивания, скомандовала, мотнув чепчиком, заменяющим ей волосы на голове, на открытый проход за спиной:
— Иди. Ждёт.
И с этими словами, не дожидаясь ответа и дополнительных расспросов, развернулась и извечно шаркающей походкой удалилась в темноту коридора, в мраке которого тут же растворилась, потому что пришла без какого-либо источника света. При этом даже шаркающие шаги прекратились, утонув в зловещей тишине.
Дима аж поёжился от сюрреалистичной картинки, как-то сразу убедив себя, что эта Сюзанна — нелюдь или, на худой конец, нежить в ведьменском обличии. Тварь может быть и пониже рангом, чем Суккуба, но наверняка из их табора.
Размышлял над визитом и таким странным приглашением молодой человек недолго. Тут же в голове сложилось два и два: его любовное творение, подброшенное взбалмошными подростками-переростками королеве-матери и не терпящий отказа вызов на аудиенцию посредством адского посланника.
Мария, похоже, сделала однозначный вывод по поводу того, чьей рукой рождён страстный высокопарный стих, и скорее вызывала молоденького языкастого профессора, не для установления авторства, а для констатации факта и выдачи резюме.
Дима: — Да и хрен с ним. Всё, что не делается — делается к лучшему, — тут же уговорил себя горе-любовник, вешая на гвоздь затасканное пальто-плащ и скидывая растоптанные сандалии, оставаясь босиком в одной ночной сорочке, выглядевшей из всего гардероба самой новой и почти чистой, — пойду-ка я подвину герцога с аппетитной тушки мамы Марии. В очередь, сукины дети Франции. В очередь. За мной будете.
И с этой победоносной мыслью уверенным шагом, но на ощупь, касаясь стен руками в качестве направляющих ориентиров, двинулся по чисто вымытым кем-то полам потайного хода на завоевание первого из двух любовных бастионов, мысленно махнув рукой на обстоятельства и согласившись с тем, что, в общем-то, без разницы, с какой королевы начинать.
Медичи ждала. Она одновременно находилась в эмоционально взволнованном и вместе с тем сексуально возбуждённом состоянии. Гремучая смесь. Волна её похоти ударила молодому человеку в голову и головку практически синхронно, как только переступил порог королевской спальни.
В отличие от Димы, представшего в нарушении всех придворных этикетов в неподобающем для приёма у Её Величества наряде, на Марии вообще ничего, прикрывающего стыд не было. Да и самого стыда, не наблюдалось даже рядом. В спальне королевы царила утончённая эротика обнажёнки, в скудном полумраке единственной свечи, порождающий нужные тени и скрывая мелкие шероховатости уже немолодого тела.
Она в очередной раз демонстрировала Данаю Рембрандта в живом воплощении. Любовник настороженно оглядел сумрачный
