В одно из воскресений Дитте должна была зайти после обеда за Георгом и вместе с ним отправиться на прогулку. Дитте приготовила несколько бутербродов и сварила три яйца, чтобы Георгу было чем позавтракать в понедельник, когда он пойдет на работу. Питался он вообще как попало. Все это она аккуратно завернула, завязала веревочкой и продела в нее палочку. Шляпу решила надеть новую. Георг еще не видел ее, и Дитте заранее радовалась случаю показаться ему в обновке.
Шел дождь, шляпа могла испортиться. Но все равно! Надо показать Георгу обновку 1 И вот Дитте в воротах сняла с себя шляпу и спрятала ее под накидку. Осторожно, придерживая левою рукою полы накидки, она с непокрытою головою перебежала через бульвар в боковую улицу. Дождь так и лил, и надо было поскорее добраться до места. Сверток болтался у нее на правой руке, которою она придерживала приподнятую верхнюю юбку, нижняя белая шлепала ее по ногам, мокрые пряди волос облепили лицо. На углу, перед дверями мелочной лавочки, стоял и смеялся лавочник, крича ей что-то вслед, а под воротами напротив оказался Георг. Значит, он шел ей навстречу! И вдруг круто повернул назад, словно не видя ее. Воротник был поднят у него до ушей. Дитте догнала его, взяла под локоть, но он резко отдернул руку.
— На что ты похожа! — прошипел он.
— Да ведь дождик… а у меня новая шляпа!.. И я так спешила сегодня!
Она глядела на него сияющими глазами, с обезоруживающей улыбкой, полной прощения и любви. Но он избегал встретиться с нею взглядом, и по его глазам, колючим и беспокойным, она видела, что дело плохо..
— Ты опять выпил? — сказала она жалобно. — А я так радовалась сегодняшней прогулке!
— Мне-то какое дело! Проваливай лучше домой, а не шляйся тут людям на посмешище.
Дитте поняла, что день пропал.
— Ну, так прощай, я пойду домой, — сказала она, дотрагиваясь до его руки, и с улыбкой, как ни горько ей было, протянула ему сверток.
— Это тебе закусить на завтра.
Но это окончательно взбесило его.
— Что ты мне суешь еду на улице, как нищему!
И он разорвал бумагу, выхватил оттуда бутерброды и швырнул ей прямо в лицо. Дитте в слезах кинулась прочь, а он бежал за нею и бросал ей вслед кусок за куском. Хлеб, колбаса, сыр, ливерный паштет так и летели на панель то с одной стороны, то с другой. Яйца всмятку шлепнулись и попали на обе половинки дверей, ведущих в квартиру Дитте. Сама она едва успела вовремя проскользнуть туда и налетела прямо на господ!
Стало быть, начинай сначала: требуй себе три свободных дня, бегай на углы читать объявления, а потом по домам в разные концы города, давай себя разглядывать и чуть не ощупывать, подвергайся допросам; когда же, наконец, наймешься, привыкай сызнова ко всему — к новой квартире, к новой обстановке, к новым порядкам, считайся с новыми привычками, угождай новым капризам или — начинай опять сначала!
Дитте устала от этого бесконечного скитания по разным местам, кочеванья из дома в дом и прохождения сквозь строй! Она хотела пожить на воле, иметь собственный угол и ходить только на поденную домашнюю работу — стирать, гладить, убирать. Тогда можно будет подумать и о сынишке, — взять его к себе. Она снова начала скучать о ребенке.
XX
ГЕОРГ И ДИТТЕ
Ларс Петер с Сине окончательно перебрались в Копенгаген. Они поженились по-настоящему и открыли на Истедгаде, одной из крайних улиц Западного квартала, мелочную торговлю железным товаром. Мальчиков отдали в школу, а Эльза уже готовилась к конфирмации. Она должна была потом поступить в магазин. Поуль и Ас в послеобеденное время уже служили «мальчиками на посылках», но мечтали по окончании школы уйти в море. От Кристиана пришло письмо из Южной Америки. Он находился в первом своем настоящем плавании и был очень доволен. Теперь мальчик вволю поездит по свету!
Дома у них было довольно уютно. Но Дитте редко к ним заглядывала. Карл часто бывал там, и она замечала, что Ларc Петер и Сине недовольны ее поведением. Верно, они слышали что-нибудь про Георга. А кроме того, они были так счастливы, так влюблены оба друг в друга, что у Дитте невольно щемило сердце.
С Георгом она так и не видалась. Он не показывался ей на глаза с того дня, как запустил в нее бутербродами и так осрамил ее. Стыдился, видно! И Дитте не собиралась разыскивать его. Она уже не сердилась на него и не требовала, чтобы он унижался перед нею, просил прощения. Но он должен был сам явиться к ней, — тогда она поверит, что он любит ее. Впрочем, она и не сомневалась в этом, ей только нужно было маленькое удовлетворение. Сама она по-прежнему любила его, но он должен сделать первый шаг — ради закрепления их будущих отношений! Он был такой добрый и нежный когда не кутил, и уж она сумеет опять поладить с ним и удерживать его от кутежей, когда они сойдутся поближе и будут связаны друг с другом покрепче. Она ведь так была ему нужна!.. И бог знает, каково-то ему теперь без нее?..
Дитте чувствовала себя одинокой. Она побывала в Ноддебо, чтобы взять своего мальчика, теперь уже пятилетнего бутуза, но приемные родители не захотели расстаться с ним, отнять же его силой она не могла, тем более что мальчик знать ее не хотел. Она наняла себе дешевую каморку в одном из запущенных домов в одном из переулков и просиживала там целые дни, когда не уходила на работу. Она вообще редко гуляла и охотно помогала своим соседкам по хозяйству, а также присматривала за малышами, когда матери уходили на поденщину или бегали разыскивать загулявших мужей.
Вполне счастливой и беззаботной она никогда больше не чувствовала себя. И даже когда она бывала довольной и веселой, в душе у нее оставался темный уголок, куда не заглядывало солнце радости. Как раз наоборот по сравнению с прежним: прежде в душе у нее всегда оставался светлый уголок, как бы темно ни было вокруг нее.
Дитте хорошо знала, отчего и когда началась эта перемена в ней. Это с того времени, когда она жила на «вилле Ванг». Она часто вспоминала проведенные там счастливые месяцы и сделала вывод, что лучше было бы ей никогда не попадать туда. Не потому, что она раскаивалась в своей связи с Вангом; об этом она никогда не пожалеет, доживи она хоть до ста лет! Он был так прекрасен, силен и добр, что зажег ей сердце, и она отдалась ему, подарила ему свою первую любовь! Это было так естественно и оставило по себе лишь сладостное чувство, следы которого затаились в глубине ее сердца.
Но Ванг вместе с тем зажег свет в глубине ее сознания, разбудил в ней духовные запросы. И это стало источником ее отчаяния. После той жизни в дружной и приятной работе, среди настоящих людей, делившихся с нею духовными интересами, тяжело было погрузиться опять в эту душную мглу! Дитте заглянула в страну обетованную, — в этом было ее проклятие. Она не могла считать пережитого чем-то незаслуженным, какою-то особою милостью свыше, но приняла это как нечто само собой разумеющееся, на что и она имела неотъемлемое человеческое право. Ванги сами научили ее так смотреть на жизнь. А теперь она, со своими новыми требованиями к жизни, очутилась в положении отверженной. От этого ощущения она никак не могла отделаться. Мир, к которому она принадлежала по рождению, представлялся ей теперь преисподней. Подобно рабу, изнывавшему в сырой подземной темнице, услыхала она вдруг призыв сверху, возвестивший ей, что она невиновна и обманом лишена своего великого наследия на земле. Но что же в результате? Мало одних лишений, так судьба еще насмехается над ней! Лучше было бы для Дитте вовсе не знать о своих правах.
Да и жизнь в этих старых, запущенных улицах и переулках в районе Адельгаде не могла подбодрить человека. Нужда и нищета здесь бросались в глаза. По вечерам и утрам можно было видеть самое ужасное воплощение этой нищеты — посиневших от холода, оборванных, опухших людей, толпившихся у ворот ночлежного дома. По ночам улицы квартала были полны проституток и иностранных матросов, так что Дитте едва осмеливалась выходить из дому.
Дети в этих домах-казармах умирали от голода и грязи. Помочь по-настоящему им всем Дитте была не в силах, — самое большее, что она могла, — протянуть руку помощи своим ближним — хотя бы соседям. Тем ужаснее все это казалось! Теперь Дитте сама очутилась среди той нищеты, которую описывал Ванг и о которой читал им вслух, когда они с фру Ванг сидели около лампы за работой. Тогда Дитте принимала эти рассказы скорее всего за писательский вымысел, но здесь это было осязаемой действительностью. Дитте хотя и принадлежала сама к миру бедняков, но до сих пор в сущности не знала его. Но вот тут он весь был перед нею, без всяких возвышающих его прикрас.
Названия улиц были довольно громкие, данные в честь короля, королевы и кронпринца. Но Дитте не мечтала больше о счастье, перестала ждать чего-то чудесного. Она довольствовалась мечтой о Георге. Жил он двумя улицами дальше, на Принценсгаде, но сам-то отнюдь но походил на сказочного принца. Дитте понимала это не хуже других, знала по опыту, что он способен был спустить все, что у него было за душой, — ей ведь не раз уже приходилось из своего жалованья выкупать заложенные им вещи, и подарки, что он приносил ей, были по большей части взяты в кредит. Не все, что он выдавал за золото, было настоящим золотом, его громкие слова нельзя было понимать слишком буквально. Но все-таки с ним жилось легче, светлее.
