сыновнюю любовь, и, надеюсь, такой момент никогда не настанет.
Кэлвин подмигнул Паскаль:
– Парень, конечно, прав. Глупо с моей стороны.
Он выглядел весьма импозантно в своем фраке цвета пепла, со стоячим воротником, с рукавами, покрытыми золотыми шевронами. Обутая в сапог нога закинута на колено другой, длинная фалда закрывает эту ногу, как длинный мягкий складчатый занавес. Борода и усы представляют собой не просто растительность, а настоящую скульптурную композицию, – такая может появиться на свет лишь стараниями армии отлично вышколенных слуг-автоматов. Янтарный монокль-компьютер закрывает глазницу (чистая прихоть, поскольку Кэлвин сразу же после рождения получил глазные имплантаты для прямой связи с компьютерной средой). Нафабренные волосы (в настоящий момент длинные) зачесаны назад и образуют нечто вроде ручки амфоры, присоединенной к черепу на макушке и у шеи.
Силвест попытался датировать облик отца, но не сумел. Вполне возможно, это было плодом воспоминаний Кэла о каком-то определенном периоде его правления в Йеллоустоне. Но с равным успехом детали внешности могли возникнуть из ничего – надо же как-то убивать время и бороться со скукой, когда все рутинные дела давно переделаны.
– Итак?
– Самолет несет меня на свидание с Вольевой, – сказал Силвест. – Надеюсь, ты помнишь, кто это?
– Ее забудешь! – Кэлвин вынул монокль из глазницы и задумчиво потер его о рукав. – И как же это у вас получилось?
– Долго рассказывать. Она надавила на колонию. У властей не осталось другого выбора, кроме как выдать меня. И тебя заодно.
– Я ей тоже понадобился?
– Не стоит разыгрывать удивление.
– А я не удивлен. Просто разочарован. Ну и застигнут врасплох, если честно. – Кэлвин вставил монокль обратно, и увеличенный глаз сверкнул за янтарным стеклом. – Думаешь, мы оба нужны ей в качестве гарантии? Или у нее есть более конкретные пожелания?
– Последнее более вероятно. Хотя она и не спешит объявить о своих намерениях.
Кэлвин задумчиво покивал:
– Ты имел дело только с Вольевой?
– Тебе это кажется странным?
– Я бы не удивился, если бы в определенный момент из кустов высунулись уши нашего друга Садзаки.
– Я тоже, но он отсутствовал, и причину Вольева не объяснила. – Силвест передернул плечами. – Разве это важно? Они стоят друг друга.
– Верно, но, имея дело с Садзаки, лучше понимаешь ситуацию.
– Хочешь сказать, он более примитивен?
Кэлвин уклончиво мотнул головой.
– Считай как хочешь, но Садзаки, по крайней мере, держит слово. И ему – или кто у них там нынче главный – хватило приличий не беспокоить тебя до сих пор. Как давно мы в последний раз побывали на борту этого готического кошмара, который они прозвали «Ностальгией по бесконечности»?
– Около ста тридцати лет назад. И куда меньше времени прошло для них – два-три десятилетия.
– Думаю, нам следует готовиться к худшему.
– К чему именно?
– А к тому, – ответил Кэлвин с наигранным спокойствием, – что на нас возложат определенную задачу, связанную с неким джентльменом. – Он скосил глаза на Силвеста. – Кстати, многое ли ей известно?
– Похоже, гораздо меньше, чем я считала раньше, – хмуро произнесла Паскаль.
– Я рассказал ей кое-что, – ответил Силвест, глядя в пространство между женой и бета-записью отца. – Для ее же пользы.
– Ну спасибо!
– Конечно, у меня были сомнения…
– Дэн, чего, собственно, хотят эти люди от тебя и твоего отца?
– Боюсь, это еще одна довольно длинная история.
– У нас пять часов, ты только что сам сказал. Если вам удастся отвлечься от сеанса взаимного обожания…
– Не слыхал никогда такого термина. Какое-то представление о ситуации у нее есть, сынок?
– Да, – кивнул Силвест. – В корне неверное.
– Думаю, стоит открыть ей чуть больше – чтобы, так сказать, видела картину в целом.
Самолет сделал особенно резкий разворот. В салоне только Кэлвин не испытывал никаких физических неудобств при этом.
– Ладно, – кивнул Силвест, – хотя мне и сейчас кажется, что ей лучше знать меньше, чем больше.
– А почему бы не дать мне возможность судить об этом самой? – спросила Паскаль.
Кэлвин усмехнулся:
– Начни рассказ с милейшего капитана Бреннигена, – мне кажется, так будет лучше.
И Силвест открыл жене все. До сих пор он искусно обходил вопрос, почему команда «Ностальгии по бесконечности» так хочет заполучить его. Конечно, Паскаль имела право знать, но сама тема была настолько противна Силвесту, что он изо всех сил старался ее не затрагивать.
Он, разумеется, не имел ничего личного против капитана Бреннигена, даже сочувствовал этому уникальному человеку, чья судьба сложилась так страшно. Капитан, насколько мог судить Силвест, сейчас находился без сознания, но в прошлом был чрезвычайно энергичным и проницательным. И может снова стать таким, если удастся его вылечить. Ну и что с того, что в туманном прошлом Бренниген совершал неблаговидные поступки, возможно даже преступления? Своими страданиями, безусловно, он расплатился за былые грехи. Любой человек пожелал бы капитану удачи, и многие согласились бы помочь ему, разумеется, если бы им это не грозило никакими последствиями. Даже небольшой риск был бы вполне оправдан.
Но то, чего команда хочет от Силвеста, едва ли можно назвать небольшим риском. Чего доброго, ультра потребуют, чтобы он подчинился Кэлвину, разрешил ему войти в собственный мозг и взять контроль над его, Силвеста, моторикой. Одна лишь мысль об этом вызывала неодолимое отвращение. Даже общение с бетой Кэлвина было весьма неприятным. Как будто с призраком разговариваешь. Силвест уничтожил бы эту запись много лет назад, не окажись она несколько раз чрезвычайно полезной.
Мириться с ее существованием было очень нелегко. Кэл, даром что искусственная сущность, был слишком восприимчив, проницателен и хитер. Он прекрасно знал, что случилось с его альфой, но никогда не жаловался по этому поводу, даже речи не заводил. Но каждый раз, когда Силвест допускал его в свой мозг, казалось, что Кэлвин все глубже засовывает туда щупальца. Кэлвин узнавал
