Воспоминание о нем пугало его, но Тирион заставил себя не отводить глаз. "Он хотел убить меня - ошибки нет. Это уж точно не сон. Он разрубил бы меня пополам, если бы не Под... А где Под, кстати?"
Скрипнув зубами, Тирион ухватил занавески и дернул. Они оторвались и упали - частично на пол, частично на него. Даже от этого небольшого усилия у него помутилось в глазах, и комната завертелась колесом - голые стены, темные тени, единственное узкое окно. Он увидел свой сундук, сваленную в кучу одежду, помятые доспехи - но это была не его спальня и даже не башня Десницы. Его куда-то перенесли. Повязка преобразила его гневный крик в глухой стон. "Меня положили здесь умирать", - подумал он, отказавшись от борьбы и снова закрыв глаза. В комнате было сыро и холодно, но он весь горел.
Ему приснился уютный маленький домик у предзакатного моря. Несмотря на кособокие, с трещинами, стены и земляной пол, там ему всегда было тепло, даже когда огонь в очаге гас. "Она дразнила меня тем, что я всегда забывал подкладывать дрова - привык, что этим занимаются слуги. "Теперь у тебя одна служанка - я, да и та ленивая. Что делают с ленивыми слугами в Бобровом Утесе, милорд?" А я отвечал: "Их целуют", и это всегда вызывало у нее смех. "Ну уж нет. Их бьют". А я настаивал: "Нет, их целуют - вот так. Сначала пальчики, один за другим, потом ручки, потом локотки. Потом ушки - ведь у слуг такие чудесные ушки. Перестань смеяться! Целуют щечки, и вздернутые носы, вот так, и бровки, и волосы, и губы, м-м..."
Они целовались часами и сутками валялись в постели, слушая прибой и лаская друг друга. Ее тело было для него чудом, и ей он как будто тоже нравился. Она пела ему: "Была моя любовь прекрасна, словно лето, и локоны ее - как солнца свет". "Я люблю тебя, Тирион, - шептала она перед сном. - Люблю твои губы. Люблю твой голос и слова, которые ты мне говоришь, и твою нежность. Люблю твое лицо". "Лицо?!" "Да. Люблю твои руки и люблю, как ты меня трогаешь. Люблю твоего петушка и люблю, когда он во мне". "Он тебя тоже любит, госпожа моя". "Люблю говорить твое имя. Тирион Ланнистер. Оно подходит к моему. Не Ланнистер, а Тирион. Тирион и Тиша. Тиша и Тирион. Тирион. Милорд Тирион..."
Ложь. Ложь и притворство - все ради золота. "Шлюха Джейме, его подарок мне, моя лживая леди". Ее лицо расплылось за пеленой слез, но он еще слышал ее голос, зовущий его по имени:
- ...милорд, вы меня слышите? Милорд Тирион! Милорд!
Сквозь дымку макового сна он увидел над собой чье-то розовое лицо. Он снова был в сырой комнате, на кровати с сорванными занавесками, и лицо было не ее - слишком круглое, с коричневой бородкой.
- Хотите пить, милорд? У меня есть для вас вкусное молочко. Нет, не боритесь, не надо, вам нужен покой... - В одной пухлой розовой руке он держал воронку, в другой флягу.
Когда он наклонился пониже, Тирион сгреб его за цепь и рванул. Мейстер выронил флягу, и маковое молоко разлилось по одеялу. Тирион закрутил цепь так, что она врезалась в толстую шею, и прохрипел:
- Нет. - Как ни слабо это прозвучало, мейстер, вероятно, все же услышал, потому что просипел в ответ:
- Отпустите, милорд... Я даю вам молоко, чтобы унять боль... Отпустите же...
Розовое лицо начало багроветь. Тирион отпустил цепь, и мейстер отшатнулся, глотая воздух. На горле у него остались глубокие впадины, и глаза побелели. Тирион поднял руку к лицу и сделал над маской несколько срывающих движений.
- Вы хотите снять повязку, не так ли? Но это крайне... крайне неразумно, милорд. Вы еще не оправились, и королева...
От упоминания о сестре Тирион зарычал. Так мейстер - ее ставленник? Тирион указал на него пальцем и сжал руку в кулак: снимай, мол, не то хуже будет.
Тот, к счастью, его понял.
- Хорошо, я это сделаю. Но лучше бы не надо, милорд. Ваши раны...
- Снимай! - На этот раз получилось громче.
Мейстер с поклоном вышел, но тут же вернулся, неся длинный нож с тонким пилообразным лезвием, таз с водой, кучу мягкой ветоши и несколько фляг. Тирион тем временем принял полусидячее положение, привалившись к подушке. Мейстер, наказав ему не шевелиться, поддел ножом нижний край повязки. "Стоит ему промахнуться немного, и Серсея освободится от меня". Тирион чувствовал, как лезвие пилит плотную ткань в нескольких дюймах над его горлом.
К счастью, этот розовый сестрин наемник храбростью не отличался. Миг спустя Тирион почувствовал на щеках прикосновение холодного воздуха - и боль тоже, но ее он старался не замечать. Мейстер снял жесткие от какого-то снадобья бинты.
- А теперь потерпите - мне нужно промыть вашу рану. - Он делал это бережно, и теплая вода успокаивала. Рана? Тирион вспомнил яркую серебристую вспышку чуть ниже глаз. - Будет немножко больно, - предупредил мейстер, обмакнув тряпицу в вино, пахнущее травами. "Немножко" было мягко сказано - по лицу Тириона словно огненную черту прожгли, а потом ткнули раскаленной кочергой в нос. Тирион вцепился в простыни и затаил дыхание, но подавил крик. Мейстер кудахтал, как наседка: - Лучше было бы оставить повязку на месте, пока все не зарубцуется, милорд. Но ничего, рана хорошая, чистая. Когда мы нашли вас в том подвале среди мертвых и умирающих, ваши раны гноились. Одно из ребер было сломано - вы и теперь, конечно, это чувствуете, - то ли от удара палицей, то ли при падении. А в плечевом суставе застряла стрела. Там уже началось омертвение, и я опасался, что вы можете лишиться руки, но мы применили червей и кипящее вино - теперь все благополучно заживает...
- Имя, - выдохнул Тирион. - Имя...
- Имя? - заморгал мейстер. - Вы Тирион Ланнистер, милорд. Брат королевы. Вы помните битву? Иногда от ран в голову...
- Твое. - В горле пересохло, и язык разучился выговаривать слова.
- Я мейстер Баллабар.
- Баллабар, - повторил Тирион. - Принеси зеркало.
- Милорд, я не советовал бы... это неразумно... ваша рана...
- Принеси. - Ему казалось, что у него рассечены губы. - И пить. Вино. Без мака.
Мейстер, залившись краской, убежал и вернулся со штофом янтарного вина и маленьким серебряным зеркальцем в золотой оправе. Сев на край кровати, он наполнил чашу до половины и поднес ее к распухшим губам Тириона. Холодная струйка потекла внутрь, но вкуса Тирион не распробовал.
- Еще, - сказал он, когда чаша опустела, и мейстер налит еще. К концу второй чаши Тирион Ланнистер обрел силы, чтобы взглянуть себе в лицо.
Он уставился в зеркало, не зная, плакать или смеяться. Рубленая рана, начинаясь на волосок ниже левого глаза, обрывалась на правой стороне челюсти. Недоставало трех четвертей носа и куска губы. Кто-то зашил разрез, и корявые стежки еще виднелись между красных, вспухших, полузаживших краев раны.
- Красота, - прохрипел он, отшвырнув от себя зеркало.
Теперь он вспомнил все. Корабельный мост, сир Мендон Мур, рука, меч, целящий в лицо. "Если бы я не отшатнулся, он снес бы мне макушку". Джейме всегда говорил, что сир Мендон - самый опасный из Королевской Гвардии, потому что по его мертвым глазам не видно, что он намерен сделать в следующий миг. Да и никому из них нельзя было доверяться. Он знал, что сир Меррин и сир Борос, а потом и сир Осмунд - люди Серсеи, но верил, что остальные еще сохранили остатки чести, а напрасно. Должно быть, Серсея заплатила Мендону за то, чтобы Тирион уж наверняка не вернулся из боя. Как это иначе объяснить? Он никогда не делал Мендону зла. Тирион потрогал воспаленный рубец своими короткими пальцами. "Еще один подарочек от моей дражайшей сестрицы". Мейстер топтался рядом, как гусь, которому не терпится улететь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
