Маленький в белом халате извлек заранее приготовленный шприц, смазал руку ватой со спиртом, аккуратно ввел иглу в вену.
— Порядок, — произнес он, закончив.
Крупный отпустил ставшее безвольным тело девушки. Накрыл простыней, и оба вышли. Щелкнул автоматический замок.
Девушка лежала вытянувшись, не в силах пошевелиться, и смотрела широко раскрытыми глазами в потолок. Из глаз ее текли слезы…
— Альбер ждет вас, — произнес человек-гора, и я шагнул за дверь.
Альбер… Ну и рожа у этого рыцаря удачи! Прямо монумент какой-то, а не человек! Массивная челюсть, в амбразуре узкого рта зажата дымящаяся сигарета. В нем чувствуется настоящая сила. А кто сказал, что я слабее? Усаживаюсь на стул, закуриваю. Памятник вперил в меня тяжелый взгляд. Ну, вот уж нет: в «гляделки» я сегодня играть не намерен. Чиркаю зажигалкой, стараясь выпустить дым колечком. Не получается. Снова стараюсь. Когда-то должно получиться?!
Сидим. Молчим. Вообще Молчалин мне куда ближе во всех отношениях, чем Чацкий. В школьном литературном курсе, как и в трудах бесчисленных грибоедоведов, в постановках классических и авангардных Молчалин — фигура, без сомнения, отрицательная: приживал, льстец и прочая бяка. А между тем… «Один Молчалин мне не свой, и то — затем, что деловой», — говорит о нем Фамусов.
Де-ло-вой. Умный, расторопный, вникающий в суть вопросов и умеющий доводить дела до конца! Блестящая характеристика! Что еще о Молчалине? «То моську вовремя погладит…» Чацкий произносит это уничижительно: дескать, Молчалин желает подольститься к «сильным» мира московского… А если он делает это искренне? Много ли нужно пожилым, усталым людям? Только внимание… Они успели утратить и молодость, и здоровье; внимание как раз и является тем лекарством, какое заставит кровь быстрее бежать в жилах, которое подтвердит их сегодняшнюю нужность, ненапрасность прожитой жизни — в трудах, в военных лишениях… Ведь Чацкий не находит ничего лучшего, как оскорблять стариков: «А судьи кто? — За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима, сужденья черпают из забытых газет времен очаковских и покоренья Крыма». Эти старики победили в войне, и, возможно, их суждения не так уж ретроградны и поверхностны, как представляется их критику, юному, румяному, злоречивому и… глупому. Да и что такого сделал Чацкий в своей «свободной жизни»? Болтался по Европам и балаболил? Злословный, язвительный в своем неуемном тщеславии самому быть судией всем, он и получает то, что заслужил: презрительное прозвище человека неразумного…
С какой энергией он обрушивается на Софью — только за то, что юная девочка отказалась любить его, отсутствующего фанфарона, и влюбилась в Молчалина…
Что еще? Ну да, самохарактеристика Молчалина, которая кажется литературознавцам «саморазоблачающей»: «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь». А вот эту фразу — смотря как сказать! Что, если произнес ее Молчалин и-ро-ни-чно? Да к тому же скорее всего не доверяет он болтуну и пустомеле Чацкому, не желает ни о чем рассуждать с ним серьезно… Тот не замечает иронии и «чешет» себе дальше, слушая только одного человека — самого себя…
А он, Молчалин, их имеет, свои суждения, но не треплет языком, а поступает так, как считает нужным! Делает!
Бросаю взгляд на «визави»: если бы он узнал, какие идиотские изыски бродят сейчас в моей бестолковке, то охренел бы разом! А может… А может, и нет, и это я его недооцениваю. «Посторонние мысли» при «паузе» — специальном приеме, выводящем из равновесия человека, оказавшегося в неясной ситуации, являются спасительными: сохраняют свежесть восприятия и скорость реакции на любой поворот в «непонятке».
А голову уже ведет знакомый полухмельной накат. Сейчас…
— Ну так что привело вас к нам, господин Банкир? — разлепляет губы сидящая скульптура. Отвечаю просто и почти искренне:
— Деньги.
— Возможно, вы более разумный человек, чем хотите казаться, — произносит Альбер.
Вот уж чего нет — того нет. Кто-то знаменитый давно заметил: человек на девяносто процентов — чувства и только на десять — разум. Американцы и те дотумкались: проверяя своих недорослей на всякие уровни интеллекта, они как-то дошли и взялись выяснять, а чего-таки достигли в жизни юные вундеркинды, у которых просто «стрелку зашкаливало» — так щелкали они головоломки и прочие премудрости… Выяснилось: по жизни «вундеры» устроились очень средненько…
Интеллект-то есть — ума Бог не дал. А ум — в сердце. Во имя Прогресса и Разума (всенепременно с заглавной буквы) было совершено столько подлого и бесчеловечного, что и вспоминать не хочется. Ум — в сердце. Умей — это от «ум».
Умей жить другим, умей быть другом… А любить и жить — это вообще одно и то же… Вот только монументальному Альберу этого, возможно, не объяснить. Да и нужно ли уже?..
Потому отвечаю просто:
— В некоторых вопросах — я просто клад.
— Да?
— А то бы чего вам взбрело в голову гоняться за мной по всему Средиземноморью, Причерноморью и окрестностям? Да еще — с выкрутасами?.. То-то.
— Сергей…
— Можно просто — Банкир. Так сказать, вашему приоритету от нашего приоритета — баночку с вареньем.
— Что так?
— Не люблю фамильярностей в денежных делах, Альбер…
— Ну что ж… Будем без фамильярностей.
— Да уж. Лучше — без них. В денежных делах нет места сантиментам.
Глава 58
Загудел зуммер аппарата специальной связи. Альбер взял трубку.
— Приоритет Бран, — прозвучал в мембране механический, безо всякого выражения голос. — Альбер, зайдите в блок «В» для получения инструкций к собеседованию с финансистом.
— Есть.
— Дорохов пусть подождет. Настроен он слишком резво. Ожидание пойдет ему на пользу. Да… Поставьте ему кассету.
— Есть. Нашего гостя оставить в уединении?
— Не беспокойтесь. О нем позаботятся. Жду вас, Альбер.
— Есть. Я вас оставлю ненадолго, — произнес он, обращаясь к Дорохову. — Чтобы не было скучно…
— Чего-чего, а скучать не приходится. Вашими заботами.
— Тем не менее просмотрите запись. Кассета — в видеомагнитофоне. Только кнопочку нажмите. Справитесь?
— Если кнопочка не ядерная — то легко.
Мужчина встал. По его лицу ничего нельзя было прочесть; одно понятно и ежу: говорил он с какой-то важной здешней шишкой. Или — нездешней. А я включаю вышеозначенный аппарат. Мельком бросаю взгляд на часы. Ну что ж… Освободители Курдистана уже в пути, а позабивать баки этим каменным «сувенирам» я сумею.
Столько, сколько нужно. Мастерство — это, брат…
На экране — Лена. Она стоит в той самой комнате, где я нахожусь сейчас, и раздевается. Чувствую, как накатывает волна тревоги и дикого, безотчетного гнева. Прикусываю губу, устраиваюсь в кресле, закуриваю. Стараюсь делать это спокойно. Наверняка несколько скрытых камер слежения крупно фиксируют мое лицо, а неведомые мне аналитики уже занимаются проработкой реакции «объекта».
Лена — в белой комнате. Оглядывается испуганно и беззащитно. Нет, играть безразличие мне не удастся. Появляются двое. Чувствую, как пульсирует вздувшаяся жилка на виске. Огромный черный детина, тот, что встретил меня в «предбаннике», перехватывает ее так, что она не в силах пошевелиться, другой — делает укол в вену. После этого мужчины уходят, накрыв ее простыней до подбородка. Девушка вытягивается на кушетке и смотрит ничего не видящими глазами в потолок. Из глаз ее текут слезы.
Дальше… Дальше начинается все сначала. Комната. Раздевание. Белый кабинет. Укол. Неподвижность.
Комната. Раздевание. Белый кабинет…
…Белоснежный плащ Великого Мастера несется по коридорам Замка, превращая окружающих в застывшие ледяные статуи… Алый крест пауком змеится по полю плаща…
Боль в пальцах. Сигарета истлела, и я затушил ее, сам не заметив как, сжав руку в кулак. Встряхиваю головой. Только спокойно. Киношка — ловушка для кретинов. Им нужно заставить меня сломаться. Мне — победить. Цели совпадают?..
Идея хорошая…
Думай! Нет, с девчонкой они ничего не сделают. Она — их козырь.
Минуты ползут. Каждая — как беременная тройней черепаха. А действовать хочется немедленно. Ребята, похоже, достигли своего: вывели меня из равновесия.
Теперь осталось вывести из равновесия их. Но… А вообще-то… Я бы с радостью поменял то, что им от меня нужно, на жизнь девушки. Вот только у меня этого нет. Совсем.
Сначала Альбер шествовал по коридорам спокойно. Хотя… Хотя ему было несколько не по себе. Неужели Бран решил раскрыться? Вся структура Замка построена как раз на том, что никто не должен знать Мастера. При любых передрягах, подобных нынешней, при любых изменениях и изменах одно остается постоянным: высший приоритет Замка. Да и само наименование приоритета было известно только трем высшим: Магистру, Альберу и кому-то еще. Кому? Шульцу?
Кому еще? Кому?..
Альбер прошел два блока, спустился в подземный коридор. Длинный, он был ярко освещен белым люминесцентным светом, но не целиком: срабатывал фотоэлемент, и свет заливал только тот участок, через который в данный момент двигался человек. Конец коридора был погружен во тьму. Альбер шел и вдруг… Он понял. Все. Он просто поставил себя на место Брана… Какое бы он, Альбер, принял бы решение? Только одно. Единственное.
