Что же касается Николая, то он оказался таким же однолюбом, как и его отец. После помолвки и до самой смерти он сохранил своей жене совершеннейшую, ничем не запятнанную верность.
Вернувшись в Петербург, Николай не находил себе места из-за разлуки с Аликс. Он начал писать ей еще в поезде и по приезде продолжал писать каждый день. Невеста отвечала ему тем же.
С начала лета разлука оказывается для Николая совершенно невыносимой, и он просит у отца позволения поехать в Англию, где находится его любовь. Александр не мог противиться и разрешил Николаю отправиться в Лондон на паровой императорской яхте «Полярная звезда». 3 июня яхта вышла из Кронштадта и на пятые сутки вошла в устье Темзы.
Встретившись в тот же день с Аликс и своими новыми английскими родственниками, Николай «снова испытал то счастье, с которым расстался в Кобурге». С каждым днем ощущение безграничного счастья становилось все сильнее: ведь оба они были молоды, здоровы, богаты; они любили друг друга, верили, что впереди их ждет безоблачное счастье и большая, дружная семья, к которой оба так стремились. И потому обыкновенные прогулки, катания на лодках, чтение книг на садовых скамейках, маленькие пикники, экскурсии по окрестным замкам — в общем-то тот же самый круг удовольствий и развлечений, какой мог позволить себе любой состоятельный англичанин, — наполняли их радостью и счастьем.
Все чаще и чаще засиживался Николай по вечерам у своей невесты и всякий раз мог бы написать в дневнике то, что написал лишь однажды, 5 июля: «Умираю от любви к ней!»
А теперь почитайте, что писала в дневнике своего жениха по-немецки и по-английски тоже умирающая от любви Аликс.
Первая запись была оставлена ею вечером 20 июня:
Чу, дорогой мой! Покойно дремли.Ангелы Святые охраняют твою постель.Благословения неба без числаНежно спускаются на голову твою…Лучше, лучше с каждым днем…
Двадцать первого июня Аликс приписала: «С беззаветной преданностью, которую мне трудно выразить словами».
Двадцать девятого июня:
Есть нечто чудесноеВ любви двух душ,Которые сливаются воединоИ ни единой мысли не таят друг от друга.Радость и страдания, счастье и нуждуПереживают они вместе,И от первого поцелуя до последнего вздохаОни поют лишь о любви друг к другу.
Четвертого июля Аликс написала: «Мой бесценный, да благословит и хранит тебя Господь! Никогда не забывай ту, чьи самые горячие желания и молитвы — сделать тебя счастливым». А на следующий день — 5 июля — Аликс нарисовала сердце и написала: «Есть дни и минуты, бросающие свет на долгие годы».
И затем приписала: «Ты, ты, ты, ты».
Шестого июля появилась еще одна надпись: «Мне снилось, что я любима, и, проснувшись, убедилась в этом наяву и благодарила на коленях Господа. Истинная любовь — дар Божий — с каждым днем все сильней, глубже, полнее и чище».
Восьмого июля исполнился месяц, как Николай появился в Англии, и разлука неотвратимо приближалась. В этот день Аликс написала необычно длинное обращение к своему жениху, записав его в дневник Николая:
«Мой дорогой мальчик, никогда не меняющийся, всегда преданный. Верь и полагайся на твою девочку, которая не в силах выразить словами своей глубокой и преданной любви к тебе. Слова слишком слабы, чтобы выразить мою любовь, восхищение и уважение, — что прошло, то прошло и никогда не вернется, и мы можем спокойно оглянуться назад, — мы все на этом свете поддаемся искушениям, и в юности нам трудно бывает бороться и противостоять им, но как только мы раскаиваемся и возвращаемся к добру и на путь истины, Господь прощает нас. «Если мы каемся в наших грехах, Он милостив и нас прощает». Господь прощает кающихся. Прости, что я так много пишу, мне хотелось бы, чтобы ты был во мне вполне уверен и знал, что я люблю тебя еще больше после того, что ты мне рассказал. (Судя по контексту, Николай рассказал о своих немногочисленных привязанностях, случившихся с ним до помолвки, как это почти всегда бывает с чистосердечными и глубоко порядочными молодыми людьми. — В. Б.) Твое доверие меня глубоко тронуло, и я молю Господа быть всегда его достойной. Да благословит тебя Господь, бесценный Ники!» Конечно же, Алиса вписывала в его дневник эти пылкие и нежные признания, зная, что он будет перечитывать их, когда вернется без нее в Россию, и они станут его поддержкой и постоянным напоминанием о ней и ее любви.
До отхода «Полярной звезды» оставалось три дня.
И за эти дни Аликс написала: «Бьют часы на крепостной башне и напоминают нам о каждом преходящем часе, но время, вдаль уходящее, пусть не смущает нас, ибо время может уходить безвозвратно, но любовь остается; я ощущаю, как ее поцелуи горят на моем разгоряченном лбу. Если нам суждена разлука, о, зачем же сейчас? Не сон ли это? Тогда пробужденье будет страданьем, не буди меня, дай мне дальше дремать».
В последний вечер, перед предстоящей назавтра разлукой, 10 июля Аликс написала: «Всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть».
А когда 11 июля они в последний раз переправились через реку на пароме и Николай стал записывать о том, что случилось с ними в этот день, Аликс написала последние фразы: «Любовь поймана, я связала ее крылья. Она больше не улетит. В наших сердцах всегда будет петь любовь».
Потом, став уже женой и императрицей Александрой Федоровной, она также будет вписывать в его дневник короткие признания в любви, а когда они будут в разлуке, то Николай станет вписывать в дневник слова из ее писем к нему. И так будет всю их жизнь.
Через три дня «Полярная звезда» пришла в Копенгаген, где Николая встретили дед и бабушка — родители его матери, и после трех дней, проведенных в объятиях датских родственников, тихим воскресным вечером цесаревич отправился домой.
Новелла 24
Болезнь и смерть Александра III
Первое, о чем, возвратившись в Россию, хотел узнать Николай, — это здоровье отца.
Сначала он испугался, не увидев его среди встречавших, и подумал, что отец лежит в постели, но оказалось, что император уехал на утиную охоту и не успел вернуться к ужину. Однако вскоре Александру III стало нехорошо, и из Москвы в Гатчину приехал на консультацию профессор Г. А. Захарьин — один из лучших терапевтов-диагностов России, возглавлявший клинику медицинского факультета Московского университета. На сей раз старик Захарьин оказался не на высоте: он сказал, что ничего серьезного нет и болезни поможет сухой климат Крыма. Успокоенный император, к тому же никогда не придававший значения советам врачей, решил вместо Крыма отправиться в любимые свои охотничьи места — Беловежье и Спалу. Нетрудно догадаться, что царские охоты отличались от санаторного режима Ливадии — и загонщики, и егеря, и свита, и августейшие охотники вставали ни свет ни заря и в любую погоду выходили в лес или в поле. Охота на зайцев сменялась охотой на оленей, а гон на кабанов и косуль перемежался засадами на куропаток, уток, фазанов и гусей. Обеды у костров, купание коней, многочасовые походы под солнцем и дождем требовали отличного здоровья. А на сей раз этого не было — мало того, что сам император почувствовал себя плохо, занедужил и двадцатитрехлетний великий князь Георгий. Он был болен туберкулезом, но, несмотря на это, отец вызвал сына из Абас-Тумана, его крымского имения. 15 сентября по настоянию родных в район охоты приехал знаменитый берлинский профессор Лейден и тотчас же констатировал, что у императора острое воспаление почек — нефрит. Лейден категорически настоял на перемене климата, и вся семья — а на охоте были и женщины — отправилась в Крым.
Двадцать первого сентября Александр III и его домочадцы приехали в Севастополь и, перейдя на яхту «Орел», в тот же день высадились в Ялте. А как только достигли Ливадии, Александр сразу же занялся интенсивным лечением. Однако уже через неделю у больного опухли ноги, днем он подолгу спал, часто принимал соленые ванны, и, когда процедуры прерывались, у его постели появлялись все новые и новые доктора.
Вскоре их было уже с полдюжины.
В начале октября царь уже не всегда выходил к завтраку, его все чаще одолевала сонливость, и он поручил чтение бумаг цесаревичу.
А цесаревич, окунувшись в государственные дела, больше все-таки думал о своей Аликс, с нетерпением ждал от нее писем и, хотя получал их почти каждый день — а то и по два-три в сутки, — разрывался между жалостью к больному отцу и непреоборимым страстным желанием видеть свою невесту.
Восьмого октября в Ливадию прибыл отец Иоанн Кронштадтский — известнейший в России «молитвенник за больных», слывший чудотворцем-исцелителем. Приезд его дал понять, что дела Александра обстояли плохо и уповать на медицину уже нельзя — требуется вмешательство не земных сил, но — небесных. Вместе с отцом Иоанном приехали братья царя — Сергей и Павел, великие княгини Александра Иосифовна и Мария Георгиевна, сын Ольги Константиновны — греческий принц Христофор.
