за Жилиным такое… В течение трех лет был скрыт от дирекции и общественности денежный фонд для премирования особо заслуженных, старых ученых — многие тысячи — и весь, до копейки, присвоен, похоже, лично Жилиным. Цинизм этой махинации потряс всех, даже, говорят, Саркисова, а уж он-то знает, на что способен его бывший подчиненный. Скандал приобретает общеакадемический масштаб. Говорят, Жилин уже подал заявление об уходе на пенсию. Справедливость торжествует, но медленно и с большими издержками.
— А мне жалко Жилина, — упрямо твердил Олег в ответ на радость Вадима по поводу торжества справедливости. — Интересный мужик. Щедрый, широкий. Личность!
— Щедрый! — все-таки сорвавшись, злобно зашипел Вадим. — За свой счет, что ли? Ты бы лучше Севу жалел. Он из-за этой личности, которую сажать надо, а не провожать с почетом на пенсию, чуть не сгорел ни за что ни про что. Да стариков ограбленных. Не тех жалеешь.
Лида поддержала Вадима, и Олег замолчал, коснея в своем запорижском упрямстве, явно сохраняя какое-то свое особое мнение.
Да, примирительная позиция Олега по отношению к Жилину, да и к Саркисову, давно раздражала Вадима — и даже больше, чем он позволил сейчас себе показать. Иногда Олег, казалось, готов был все им забыть за один только жест доброй воли по отношению лично к нему. Когда Вадим обвинял его за это в беспринципности и эгоизме, Олег либо отмалчивался, как сейчас, либо даже огрызался: мол, в интересах дела можно многое стерпеть и простить.
Конечно, имелась в виду Олегова Гипотеза. Хорошая штука, но стоило ли, ради самой лучшей гипотезы, поступаться принципами? Ради истины одной, научной — иной, человеческой? И даже еще резче: ради своей частной истины, которая ближе, так сказать, к телу, — истиной вообще? Можно было бы и так спросить: что для Олега в его Гипотезе важнее — то, что она — Истина, или то, что она — Его, а уж истина или не истина — это уже второй по степени важности вопрос… Но до таких прямых вопросов и прямых ответов, скажем, в уважение к той же истине, у Олега и Вадима дело не доходило. В любой дружбе есть грань, за которой абсолютная откровенность невозможна. Может быть, в этом и состоит дружба между яркими индивидуальностями, которые, по определению, уже в силу своей яркости и индивидуальности, не могут быть во всем единодушны, — в том, чтобы эту грань чувствовать и никогда не переступать, во имя той же дружбы? И тогда абсолютная дружба и абсолютная истина — две вещи несовместные? А значит, во всякой дружбе, предпочтении одного человека другим, есть элемент сообщничества, шаечного принципа, объединения немногих против всех — то есть того самого, что, казалось бы, отвергли оба главных героя этой книги?
Наверное, в какой-то мере это так. Пожалуй, в какой-то мере это всегда так. И дело тут именно в этой самой мере, которая не есть величина постоянная или точно взаимно определенная. Именно поэтому любая дружба есть не нечто застывшее, а непрерывно развивающаяся система, и в ней всегда есть зачаток как будущего уродства — эгоистичного Объединения для совместного отбирания благ у всех остальных, так и усовершенствования на приемлемой для остальных, даже привлекательной моральной основе. И конечно же есть там и зародыш третьего варианта — страшного грядущего разрыва, когда вчерашний лучший друг становится самым худшим врагом. Примеры последнего типа были в биографиях Вадима и Олега в изобилии, и они, конечно, старались на сей раз вовремя корректировать свои взаимоотношения, подавляя в зародыше даже самые отдаленные признаки поворота к такому развитию. А тут столько сложностей! Мало того, что некоторые темы приходится заминать, не отыскав общей точки зрения, надо еще и учитывать, например, то, что Олег легко ладит со Светой, а Лида с Вадимом и дети между собой, а вот Лиду и Свету чаще раза в два месяца надолго лучше не сводить… Лида властная, жесткая, деловая — но ноль домовитости, по ее же выражению. В доме Дьяконовых всегда можно заметить следы какого-то запустения. Света — хозяйка хорошая и с виду мягкая, но не без внутренней независимости и даже порой неожиданного упрямства. Разговоры на темы воспитания детей между женами просто опасны. Олег и Вадим это знают и постоянно начеку. Это — одна из причин, почему Света присоединяется к намеченному празднеству лишь завтра, в последний момент. Впрочем, эта причина никем никогда вслух обозначена не была и не будет.
Начались поля совхоза «Победа». Миновали эстакады и трубопроводы стекольного завода, уже полвека отсасывающего всю лучшую рабочую силу из окрестных деревень. Дома совхоза начинались на противоположном, дальнем конце поселка — начинались бы незаметно, если бы не дорога. У старой пекарни асфальт внезапно обрывался — и начиналось «гиблое ущелье» чудовищно изрытой грузовиками и тракторами улицы, которая к тому же на спуске к реке была вымыта дождями до глины, представляя собой довольно глубокий овраг. По боковому переулку «Москвич» вслед за «техничкой» смог проехать еще метров двести. Обе машины стали у заборчика перед одним из новых финских домиков. Пока выгружались, Степан сходил в домик — там жили конечно же хорошие знакомые, — попросил приглядеть за оставляемым здесь «Москвичом». Перегрузили рюкзаки в «техничку», Степан с детьми поехали вперед, за ним налегке пошли Олег, Вадим и Лида — сначала через жуткую грязь, а потом через великолепный новый бетонный мост, залог грядущего процветания совхоза, достижение и гордость Волынова. Сразу за красавцем мостом в нескольких новых домах жили Волыновы, а также Петя, Соня, Феня — криворожские родственники Лиды, несколько лет назад приехавшие сюда «поднимать Нечерноземье».
Глава восемнадцатая
1
В ночь приезда в Ганч недавнему мотоциклисту Вадиму снилась жизнь в виде прямого шоссе в туманную даль. Когда-то в юности хотелось уподобить ее путешествию в вагоне — с аккуратными домиками железнодорожных станций и приветливыми лужайками за окном, на каждой из которых хочется пожить отдельно. Так или иначе, это было «линейное» представление о жизненном «пути», которое в последние годы уступало место сравнению с низовьями реки — с лабиринтом проток, заводей, заливов, чистых и заиленных, главных и второстепенных — но необходимых в общей системе медленного продвижения к устью. Выбравшись из Ганчской протоки, Вадим оказался, видимо, на главном течении — через четыре года после защиты полунауковедческой-полугеологической кандидатской диссертации о геопрогнозе он определился наконец между всеми стульями, его прежде мало кому известные и интересные лишь историкам науки и редким ценителям работы по натурфилософам приобрели вдруг довольно широкую известность, стали своего рода модой. Но и полигон, в виде неглавной, боковой протоки, никуда не делся. После схватки за Дьяконова, с участием Светозара, продолжали еще
