приходится еще раз напомнить себе, что он – бывший парень моей лучшей подруги, который все еще ей нравится. И даже больше: Алина сказала, что все еще любит его. А, значит, мы даже просто дружить без ее одобрения не имеем права, и, тем более, сближаться настолько, чтобы обниматься, обмениваться поцелуями – пусть даже в щеку, и что еще хуже – проводить вместе ночь.
– Спасибо еще раз. – Шепчу я, отстраняясь.
Его рука ловит мою на мгновение и тут же теряет: мои пальцы выскальзывают из его, и тепло сменяется осенним холодом.
Я ухожу, стараясь не оборачиваться, потому что знаю, что увижу в его глазах. Этот взгляд снова заставит меня испытать чувство вины перед Алиной. И что совсем необъяснимо – перед Каем. Не знаю почему, но у меня такое ощущение, что я предаю его, общаясь с Виктором. Предаю те чувства, что были у меня к нему. Вот же глупость. Почему так странно устроен наш мозг?
Я уже привычно пытаюсь пробраться в дом, не создавая лишнего шума. Еще только начало вечера, и мне не хочется столкнуться с Эмилией. Про Кая вообще молчу: мне кажется, меня парализует от волнения при виде него. Я тихо вхожу, снимаю обувь, вешаю пальто в коридоре и первым делом подхватываю на руки Хвостика.
Со второго этажа доносится шум музыки. Что-то зарубежное, ритмичное. Я привыкла, что Кай слушает музыку только в наушниках, поэтому сразу догадываюсь – это Эмилия. Проходя через гостиную, обращаю внимание на журнал на столе: что-то яркое, с каким-то светлым пятном на обложке. Приблизившись, мрачнею – журнал свадебной моды.
Она специально оставила его тут для меня. Чтобы я знала – Эмилия подбирает себе платье на свадьбу с Каем. Значит, они решили пожениться? Прекрасно. Я рада, что Кай больше не сопротивляется и не скрывает их отношений, что он принял-таки на себя ответственность за будущее их общего ребенка.
Только почему мне так больно? В груди давит, будто придавило чем-то тяжелым. Даже вдох получается сделать с большим трудом.
Я поднимаюсь, не чувствуя ног. Музыка гремит в их спальне. Слышно, как Эмилия подпевает. Я спешу скрыться в своей комнате. Переодеваюсь, глажу кота, затем, оставив его на постели, беру полотенце и отправляюсь в ванную. Стены вибрируют от громких ритмичных звуков. Тороплюсь в душ, чтобы потом незамеченной поскорее вернуться к себе.
Нет, я делаю это не для них. Для себя. Мне лучше не видеть Кая, иначе…
Я застываю, дернув дверь ванной комнаты на себя. В оцепенении пялюсь на Кая, который стоит абсолютно голым под струями воды и намыливает голову. Жадно обвожу взглядом его мускулистые бедра, широкую грудь и сильные руки, обвитые татуировками. Он вспенивает пальцами гель для душа, проводит ими по плечам, касается груди, под мышками, затем массирует кожу головы.
Все его движения – решительные, грубые, резкие. И у меня ноет в низу живота от воспоминаний о том, как эти руки совсем недавно ласкали меня – умело, настойчиво и нежно. Он снова тянется за гелем, неосознанно поворачивается боком, и у меня не получается отвести глаз от его мужского достоинства. Пена стекает по его крепким бедрам, вода струится по четким линиям загорелого тела, и я задыхаюсь от жара, ударившего мне в лицо.
О. Мой. Бог!
Я наблюдаю это соблазнительное зрелище всего мгновение, но ощущается это так, будто проходит вечность. Настоящая мука! Наконец, я делаю первый судорожный вдох, но выходит слишком громко. Кай оборачивается на звук, и мне ничего не остается, кроме как захлопнуть дверь до того, как он меня застанет.
Черт! Черт!
Несусь в свою комнату и запираюсь там. Наваливаюсь на дверь. И долго пытаюсь привести дыхание в норму. С мыслями труднее – образ голого Кая в душе даже ночью никак не идет из головы.
Кай
Вчера я сходил в универ на две пары. Старался не попадаться Мариане на глаза, сверился с ее расписанием, чтобы случайно не столкнуться в аудитории или коридоре. И все-таки заметил ее позже выходящей из столовой. Она остановилась и говорила с Лернером. Судя по его виду, он опять подкатывал к ней яйца: улыбался от уха до уха, выгибал грудь колесом, дергался и ржал, точно павиан.
Я поспешил свалить оттуда, чтобы не видеть этого. Сердце еще с минуту больно толкалось в ребра. Между нами все кончено, но что-то внутри меня отчаянно отказывалось в это верить.
После занятий я следил за тренировкой с верхней трибуны, затем, нехотя, поплелся домой. Пришлось буквально заставлять себя терпеть Эмилию и ее неугомонный треск – то со мной, то по телефону с подругами. Она упрямо не хочет слышать о моем нежелании быть с ней как прежде. Вешается на шею, лезет каждую минуту с поцелуями, щеголяет передо мной в одном белье и крутит бедрами, не оставляя попыток соблазнить, а если я ночью сбегаю от нее на диван в гостиной, дуется потом полдня и выносит мозг истеричным тарахтеньем и недовольством.
Марианы как будто никогда не бывает дома. Но ее присутствие постоянно ощущается в стенах и воздухе, а еще в шерстке кота, которого она берет к себе на ночь. По этой же причине я почти не расстаюсь с ним весь день – прижимаю к себе, глажу, с наслаждением вдыхаю ее запах с его спинки и за ушами. Так, благодаря Хвостику, мы с Марианой как будто ненадолго снова оказываемся вместе.
Это странно, я знаю, но вся моя жизнь оказалась наполнена такими вот странностями в последнее время: легкие звуки ее шагов по лестнице, запах ее шампуня в ванной комнате, ее любимое печенье, которое я покупаю и заменяю новым, когда в пачке его становится меньше. Я ловлю все признаки ее существования и радуюсь тому, что Мариана существует, и она где-то рядом со мной, пусть и не доступна.
Я даже проверяю ее щетку утром: если щетинки мокрые, значит, она спала дома, а утром приводила себя в порядок перед этим зеркалом, с которого ладонью стираю капельки конденсата, чтобы увидеть собственное, унылое выражение лица.
Мне кажется, я потихоньку схожу с ума. Превращаюсь в жалкую тень себя прежнего, но удивительно – теперь это меня не пугает.
Поздно вечером я сбегаю из дома с коньками и клюшкой. Добираюсь до спортивного центра и прошу пожилого сторожа:
– Пустишь, Василич?
Тот с усмешкой пропускает меня внутрь.
– И чего тебе не спится, Турунен?
– Хочу пощелкать шайбу по воротам. – Отвечаю я.
Переодеваюсь, иду на лед,
