— Вы думаете, что я ничего этого не знаю? Все я знаю, глупец вы этакий. Но что мне Аквитания, если я не могу передать ее сыну? Это дьявольское искушение, дабы смущать душу мою. — Он повернулся ко мне и проговорил капризным, сердитым тоном: — Мы больше не можем жить вместе. Получайте свою свободу. Возвращайтесь в Аквитанию. Я теперь свободен от вас.
Свершилось, наконец. И так быстро, что я была поражена. Мне даже верилось в это с трудом.
— Я так и сделаю. С радостью. И вы не пожалеете о своем решении.
— Как раз я пожалею. Я потеряю целую империю. Потеряю свое лицо. Но все равно, получайте развод. — Он снова вырвал у Галерана свою руку. — Оставьте меня в покое. А вы, — он бросил на меня сердитый взгляд, — можете идти и праздновать победу.
Людовик поковылял в церковь и простерся там перед образами, так мне потом говорили.
Я задыхалась от радости, грудь отчаянно распирало. Но не могла отделаться от тревожных мыслей. За все те долгие недели, что я осаждала несговорчивого Людовика, до меня не доходило никаких вестей от Анри Плантагенета. Ни единого слова. В силе ль еще наш договор? Насколько мне было известно, Анри теперь в Англии, участвует в затяжной военной кампании. Придет ли он мне на помощь, если я окажусь в опасности?
Ах, придет — я не сомневалась. Надо было верить данному им обещанию.
Все по очереди, шаг за шагом, говорила я себе. Надо получить официальный развод, как бы он ни звучал, и добраться до Пуатье. А уж тогда я смогу встретиться с новым графом Анжуйским.
Глава восемнадцатая
Мы с Людовиком официально расторгли свой брак в суде города Божанси, на берегах Луары, в марте лета 1152-го от Рождества Христова. Многолетний брак мой завершился, словно его никогда и не было. Одним росчерком пера на пергаменте мне на тридцатом году жизни были возвращены независимость и мои наследственные владения. Все было по закону, все юридически весомо. Людовик, окруженный своими законниками с кислыми лицами, был холоден, как лед, сковывавший берега реки. Он не проявлял никаких чувств, словно выносил решение по какому-нибудь спору, возникшему из-за прав на рыбную ловлю.
Я прислушивалась к каждому пункту документа. Все шло так быстро. Так гладко. Так ясно. Ни малейших неожиданностей. Мне предоставили развод на основании близкого родства супругов при отсутствии специального папского разрешения на брак. Мы с Людовиком состояли в родстве четвертой степени, а такие браки воспрещались церковью, и известно это было с того самого дня, когда Толстый Людовик вознамерился облагодетельствовать своего сына богатым наследством. Теперь мои земли возвращались под мою власть, хотя я должна была принести клятву верности Людовику как своему сюзерену. Ничего иного я и не ожидала. Несмотря на признание самого брака недействительным, дочери мои объявлялись законными и препоручались попечительству Людовика.
Каждый из нас волен вступить в новый брак, однако мне надлежало испросить на это позволение Людовика.
Так ли уж надо мне его испрашивать? Дрожь предчувствий пробежала по моему телу, когда зачитывали этот пункт.
Мы оба подписали документ, приложили к нему печати — и вот, свершилось. Все было теперь позади. Свиток скрепили и приложили, как у них принято для официальных бумаг, печать из целого ковшика красного воска. Испытывала ли я хоть малейшее сожаление? Ничуть не бывало. Даже о дочках не жалела. Ну, разве что чуть-чуть, но сердце мое отнюдь не разрывалось. Пусть я их и носила под сердцем, но в моей любви они не нуждались.
Я встала и бросила взгляд на Людовика, который так и сидел по другую сторону стола. Хотя он дал свое согласие, притворяясь совершенно равнодушным, я-то его знала. Ему это было глубоко неприятно, ему не нравилось, что он оказался загнан в такой тупик. Я чувствовала, как он мысленно взвешивает разноречивые интересы и перебрасывает их из руки в руку, будто неумелый циркач, побаиваясь, что тот или иной вдруг выскользнет из руки и вдребезги разобьется на полу. Чем бы все ни закончилось, ему это было равно отвратительно. Отказаться от обширнейшей территории — или обречь себя на жизнь со мной, без наследника мужского пола. Или же осудить меня за прелюбодеяние с Раймундом и тем сохранить за собой земли — мне бы в этом случае запретили вступать в новый брак, а Аквитания перешла бы к Марии. На первый взгляд, это был бы для него великолепный выход. Но и он не годился: Людовик при таком повороте дела тоже не имел бы права жениться вторично до самой моей смерти, а значит, и королевство осталось бы без наследника. За предполагаемые прегрешения король мог заточить меня в темницу, но тогда брак наш сохранил бы силу и взять себе новую супругу Людовик не мог бы.
Некуда деваться, Людовик, нет выхода, кроме признания нашего брака недействительным.
И вот теперь все свершилось, к моему полному удовлетворению. Ну, а если Людовик полагает, что он свяжет мои действия в будущем — ладно, посмотрим. Он и вправду думает, что я признаю его своим сюзереном? И верит, что я стану спрашивать его позволения, какой путь мне избрать в своей жизни? Стану спрашивать позволения на второй брак?
Я расправила юбки и с подчеркнутым спокойствием направилась к дверям; камчатная ткань шуршала по каменному полу, а меж тем кровь моя бурлила от радостного волнения, оно пронизывало меня до самых кончиков пальцев, так что мне стоило труда сдержаться и не выбежать из залы вприпрыжку. Я снова почувствовала себя юной девушкой, на которую не давит ответственность и обязательства — хотя ни то, ни другое никуда не исчезло, ибо власть моя над Аквитанией и Пуату была только что восстановлена. Зато я была вольна возвратиться в Пуатье и занять там свое законное место.
У дверей я остановилась, повернулась все же и присела в низком реверансе, адресованном моему сюзерену. Медленно выпрямилась и спокойно посмотрела на него через всю залу — в глубине души я чувствовала, что смотрю на него в последний раз. Он все сидел за столом, бледный, до крайности изможденный, как монах-подвижник, каким ему хотелось быть. Прекрасные волосы, коротко остриженные, поредели, на лице залегли глубокие морщины — он выглядел стариком, несмотря на свои еще молодые годы. Он смотрел на меня, но ничем не ответил на мой прощальный жест.
Что же он увидел такого, недоумевала я, что принудило его к молчанию? Женщину, которая по торжественному поводу была одета в шелка с драгоценными украшениями, с роскошными, как и прежде, волосами, с безупречно гладкой кожей; женщину бесспорно красивую, а теперь еще и вновь обретшую власть над своими землями. Я ощущала, как эта власть бурлит и играет в моих жилах, вытесняя робкие сомнения по поводу неясного будущего, которое меня ожидало. Людовик отныне за меня не отвечал, как и я ничем не была ему обязана. Я невольно улыбнулась.
