Пятнадцать лет замужества — позади.
Людовик не разделял моей радости: он нахмурился, как обиженный ребенок.
И часу не прошло, как я выехала из Божанси в Пуатье в окружении своих собственных воинов, тесно сомкнувших ряды. Прежде чем уехать, я внесла необходимые изменения в свой наряд и отправила гонца к Анри Плантагенету.
Понимала, что никогда еще не бывала в большей опасности, чем теперь.
Я скакала быстро. Галопом. Охрану я свела к абсолютно необходимому минимуму. Для такого путешествия не годились ни паланкин, ни конные носилки — только быстроногие лошади, которых часто меняли с того часа, как мы выехали из Божанси. Даже Агнессу я оставила позади, ибо самым главным сейчас была скорость. Я сознавала поджидающие меня опасности. Как бы я ни скрывала свой маршрут, все равно весть о том, что я оказалась свободной, станет распространяться подобно пожару, вмиг пожирающему подлесок в пору летней засухи. Когда мы приближались к Блуа, где я решила просить пристанища в священных стенах аббатства, на меня нахлынули воспоминания — о том, как в юности, в день своей свадьбы, я мчалась стремглав прочь из Бордо, а Людовик изо всех сил торопил меня в Париж. Он опасался, что мои вассалы могут поднять мятеж и сделать меня пленницей. Теперь же я мчалась обратно в Аквитанию, где могла обрести убежище, но рядом со мной не было мужчины-защитника.
Альфа и омега.
Я снова почувствовала радостное возбуждение, оно не проходило, я просто задыхалась от него. Небольшая охрана из моих аквитанцев тесно смыкалась вокруг меня. Еще два дня — и я буду в полной безопасности в своей столице, в башне Мобержон. В Пуатье, где я могу постоять за себя и глядеть с высоты неприступных стен на всякого глупца, который вообразит, будто может завладеть мною с налета. Никто не сумеет мне помешать.
И вот тогда я увижу, стал ли Анри Плантагенет настоящим мужчиной и умеет ли он держать свое слово. А коль Анри Плантагенет обнаружит, что ему на блюде подают кушанья получше — ну что ж, так тому и быть. Возможно, я смогу доказать, что вообще не нуждаюсь в нем.
Я торопила свою охрану: в густеющих сумерках уже виднелись впереди башни города Блуа.
Свобода манила меня, сверкала не хуже венчающей голову герцогской короны.
Долго нам так везти не могло. Наверное, дорога на Блуа была не самым мудрым выбором.
— Засада! — предупредил Рауль, капитан моей охраны.
Впереди нас поджидал не кто иной, как сам Теобальд Блуаский, второй сын графа Шампанского, старинного недруга Людовика. Он спрятался у дороги с отрядом своих воинов, мечтая о том, чтобы похитить меня. Неразумный юнец, грезивший о великих свершениях, да только его отряд был намного больше моей охраны. Как он будет торжествовать, если я попаду к нему в руки! Я представила себе такую судьбу, и мои пальцы, державшие поводья, ослабели. Бесстыдное изнасилование, вслед за тем грубое похищение и поспешное венчание, и Аквитания неизбежно перейдет под руку Шампани.
И где же Анри Плантагенет, который обещал спасти меня от такой участи?
Его и не видно! Чтоб его черти взяли! На меня волной нахлынуло разочарование в мужчине, который подвел меня, и я стиснула зубы. Этот горячий жеребец споткнулся на первом же препятствии.
Однако не могу ли я обойтись без него? Я резко отдавала приказы охране, а губы сами складывались в напряженную усмешку. У меня хватило ума выслать вперед дозорных, которые и заметили поджидавшую нас ловушку. И я, предупрежденная о замыслах Теобальда, повернулась спиной к мягкой постели со всеми удобствами, какие можно было найти в Блуа, и устремилась в ночь, в кромешную тьму, чтобы довериться утлому суденышку — оно довезло меня по Луаре до Турени. Путешествие оказалось рискованным, к тому же мы все вымокли, даже не зажигали огней, дабы не привлечь к себе внимание. Турень казалась надежным пристанищем, она входила во владения Анри Плантагенета. Возможно, это доброе предзнаменование. А коварного Теобальда и его людей мы так и не услышали. Не стану скрывать: я весьма возгордилась тем, что сумела перехитрить Теобальда, настроение у меня поднялось. Если уж я сумела вырваться от Людовика, то сумею перехитрить и опередить всяких шакалов.
Я снова выслала вперед дозорных; мы скакали на юг, чтобы переправиться через реку Крез у Пор-де-Пиля, где есть мелкий брод. Хорошо понимали, что, если кто-нибудь решит меня изловить, там самое лучшее место для большой засады. Приближаясь к реке, мы немного придержали коней, старались двигаться крадучись и часто останавливались, прислушиваясь к малейшему шороху. Слышался только плеск воды да шум ветра в камышах. Время от времени вскрикивала какая-то ночная птица. И больше ничего. Как только мы переправимся на тот берег, то окажемся совсем рядом с границами моих владений.
— Будем переправляться, госпожа? — тихим, напряженным голосом спросил Рауль.
Всю ночь лил дождь, и река теперь неслась так, что переправляться через нее решился бы только отчаянный сорвиголова; реку изредка освещала восковая луна, когда на минуту-другую ее приоткрывали мчащиеся по небу тучи. В этом бледном свете я видела такие же бледные лица окружавших меня воинов.
Что-то прошуршало в кустах слева, все мы вздрогнули, но то был всего лишь какой-то зверек, вышедший на свою охоту. Дальнейшее промедление ничего нам не давало, и я решилась. Ждать я не смела.
— Давайте переправляться, — тихонько засмеялась я, заглушив возникшие вдруг недобрые предчувствия, рожденные, скорее всего, неясностью обстановки.
Однако где же мои дозорные? Они пока не принесли ни злых вестей, ни добрых… Но ждать я не могла.
— Скоро мы будем на своей земле. Там нам никакой хищник не страшен.
Что ответил мне Рауль, я не услышала: на нас обрушился шквал звуков — неистово стучали копыта, а сквозь кусты ломилось множество людей. Бежать было некуда, я резко натянула поводья, моя кобыла вскинула голову и захрапела. Со всех сторон выскакивали вооруженные люди, не оставляя нам пространства для маневра. При свете луны я увидела вокруг нас сплошные кольчуги и шлемы, обнаженные мечи и стену щитов. Впереди лежал единственный путь к спасению — темная, бурлящая глубина реки. Чересчур опасно бросаться туда галопом, когда один неверный шаг — и окажешься в стремительно несущемся потоке.
Нас загнали в ловушку.
Потом, несмотря на охвативший меня страх, голова начала работать быстро и четко. Вражеский отряд был слишком большим, чтобы сопротивляться ему, слишком хорошо организованным, чтобы надеяться его разбить, слишком хорошо вооруженным, но замысел — слава Богу! — состоял скорее в том, чтобы похитить меня, а не устроить резню. В противном случае нас давно бы уже перебили. И, как я увидела, они не пытались скрывать, кто они такие и откуда. Не сомневаясь в своей победе, они подошли к нам уверенно, открыто, и в лунном свете ясно были видны анжуйские эмблемы. Чья-то затянутая в кольчугу рука ухватила за повод мою лошадь, другая обвилась вокруг моей талии, чтобы удержать от любых попыток к бегству; людей моих разоружили после короткой схватки без кровопролития — и за все это время я едва успела опознать своего похитителя. Луна выплыла из-за туч и осветила под стальным шлемом красивые черты лица всадника, который сдерживал своего скакуна и короткими жестами подавал команды воинам. Боже праведный! Я поняла, что мне угрожает нешуточная опасность, пусть на жизнь мою никто и не покушается. Если уж Теобальд Шампанский — человек беспринципный, то любой представитель Анжуйского дома мог считаться беспринципным вдвойне.
