Башмаки для Жара пришлось все-таки купить: «молец» наотрез отказался следовать стезей Трачнила, полагая ее слишком каменистой. Пополнили и запасы еды, и корма для коров — Альк сказал, что знает короткую дорогу к столице, но жилья на ней почти не будет.
Больше задерживаться в городе приятели не собирались, но, пересекая его по прямой, случайно влипли в собравшуюся на площади толпу.
— Что это?! — Рыска приподнялась на цыпочки, пытаясь понять, кто и зачем так жутко орет.
Альк с Жаром видели (а догадались еще раньше), но пояснять не стали. Саврянин брезгливо поджал губы, вор же с любопытством присмотрелся. Казнь подходила к концу. То, что лежало на щите (наклонном, дабы публика могла любоваться работой палача), еще сохранило очертания человеческого тела — почти утратив его облик. И еще могло кричать, что особенно радовало зрителей, отзывавшихся на каждый вопль смешками и свистом.
— За что они его так?!
— Кчин каттец? — поинтересовался Альк, тронув за плечо стоявшую впереди горожанку.
Та обернулась — глаза горят, алые влажные губки приоткрыты, грудь часто вздымается, будто кто-то ее уже распалил, а тут еще один мужчина подвернулся, — и кокетливо ответила:
— Ритарищ доносчерь. Любичь каты?
— Нэч, — отрезал саврянин. Девица разочарованно поджала губы и снова жадно уставилась на помост.
— «Доносчерь» — шпион? — шепотом уточнил Жар.
Альк угрюмо кивнул. Казнимый снова заорал, надсадно и бессмысленно. Спасти его уже не смог бы даже самый лучший лекарь, но молодое сильное тело упрямо цеплялось за жизнь, не понимая, что только продлевает свои страдания.
Глашатай звонко и радостно зачитал что-то с длинного листа (толпа одобрительно заворчала) и повторил на ломаном ринтарском, дабы осужденный тоже понял и оценил:
— Частч симнатчать. Выковырьвание…
Рыска заткнула уши и зажмурилась. Альк обхватил ее свободной рукой за плечи и начал проталкиваться сквозь толпу. Коровы якорями волоклись следом, люди недовольно ворчали, а то и ругались. Но даже мужик, которому Смерть крепко наступила на ногу, в драку не полез — слишком хотел досмотреть «выковырьвание». Так и стоял на одной ноге, придерживая отдавленную рукой и кривясь от боли.
— О Божиня, какой кошмар! — выдохнула Рыска, рискнув опустить руки только в конце длинной улицы. Криков уже не было слышно. На площади, скорей всего, тоже. — Разве можно так с живым человеком?! Это не люди, а звери какие-то!
Жар пожал плечами:
— Казнь как казнь. Бывает, и по полсотни частей пропишут. Только при мне даже до половины не дожил никто.
— Ты тоже на такое ходил смотреть?! Оно и в Ринтаре бывает?!
— Ну а чего? Все ходят… — Жар отчего-то почувствовал себя виноватым.
Рыска потрясла головой, пытаясь уложить в ней услышанное. На хуторе даже курицу старались зарубить с одного удара, а тут человека…
— Вернись, досмотри, — иронично предложил Альк вору.
— Да ну, — смущенно отмахнулся тот. — Время на такую ерунду тратить. Не в последний же раз… Эй, Рысь, ты чего?!
— Хорошо хоть к канаве отбежать успела, — вздохнул саврянин, останавливаясь.
* * *
С темнотой из сырых чащобных кустов снова полез кровожадный и «ядовитый» саврянский гнус. Жар, страдавший от него больше других, собрал охапку ромашки и бросил в костер, но от зелени повалил такой дымина, что все предпочли гнуса.
— Как там наша гитарка? — Пока ромашка догорала, вор сходил к корове, вернулся с камзольным свертком и развернул его у себя на коленях. — Во, а ты говорил — покорежится! Как новенькая, даже блестит.
— Но… это же другая гитара! — приглядевшись, опешила Рыска. Цыганская была посветлее и побольше, не от воды же съежилась!
— Саврянское гостеприимство выше всяческих похвал, — захихикал Жар, легонько похлопывая ладонью по корпусу гитары. Та отзывалась утробным гулом.
— Ты ее украл?!
— Упаси Хольга! Наоборот. Стоило мне отлучиться на четверть лучинки, как коровнюх добросердечно заменил испорченную вещь на новую. — Жар, самодовольно хихикая, поведал спутникам неизвестную доселе главу из жития святого Трачнила.
— Тащит все, что гвоздями не прибито, а что прибито — отковыряет и тоже тащит! — вздохнул Альк, забирая у вора гитару.
— А я тут при чем? Даже если мы попытаемся ее вернуть, хозяин сделает вид, что ничего не пропадало.
— А ты признайся, что пошутил про святого! — с упреком сказала Рыска.
— Тогда еще и побьют. — Саврянин ущипнул одну струну, другую. — А ничего. Получше той. — Альк взял простенький аккорд, потом сложный. — Расстроена только.
У девушки сладко защемило сердце. Она и раньше восхищалась менестрелями, но у Алька это получалось как-то… особенно. Он цеплял не мастерством, а вложенной в игру душой, будто оживляя ею струны. Вот за такой дар Рыска без колебаний отдала бы что угодно!
— Лучше б ты меня играть научил, чем мечом махать, — вырвалось у нее.
— Зачем?
— Ну… играла бы.
— Зачем?
— А ты зачем играешь? — обиделась Рыска.
— Баловство. — Настраивать гитару белокосый тем не менее не прекратил.
— Неправда! — с жаром возразила девушка. — У тебя так здорово получается… Спой что-нибудь, а?
— А что мне за это будет?
— Ну пожа-а-алуйста!
Альк усмехнулся, но согласился он или нет, Рыска узнала только через несколько щепок, когда саврянина наконец устроил звук каждой струны. Начал Альк непривычно — шепотом, речитативом, постепенно приплетая к нему музыку, усиливающуюся с каждым словом, как шквал:
Мы будем жить вечно,Сквозь бури и битвы,Сквозь зло и обидыШагая беспечно.
Мы будем жить вечно,Бесстрашно и вольно,Хотя порой — больно…Хотя порой — лечь бы…
Мы будем жить вечно,Где жить невозможно,Развяжем лишь ножны,Расправим лишь плечи.
Мы будем жить вечноВ обманщицах-сказках,В балладах и краскахКартин безупречных.
Пик, безумный по скорости и накалу проигрыш — и снова медленно, тихо, как заговор… или молитва:
Пусть стелет лёд вечер,Пусть дышат тьмой двери,Но в смерть мы не веримИ будем жить вечно…
— Тот мужик на щите тоже, наверное, не верил, — ехидно сказал Жар. Песня ему понравилась, не понравилось, как Рыска на певца смотрит. Задурит голову девчонке!
Как вор и рассчитывал, настроение у подруги разом упало, и в ушах у нее эхом зазвучала совсем иная «музыка».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
