— То бишь тяжелая, нудная обязанность? — фыркнул Жар.
— Ну не то чтобы тяжелая и нудная, — признал Альк. — Попадались вполне себе… затейливые. Но там о первой ночи разговор уже не шел. А однажды такая бабища заявилась, что нам с отцом до утра пришлось в башне отсиживаться…
— А кому-то, между прочим, с ней всю жизнь, — в шутку упрекнул вор недобросовестных господ, пренебрегающих священным долгом перед подданными.
— За приданое из десятка коров и не такое можно потерпеть. — Альк ехидно посмотрел на Рыску.
— Нельзя, — проворчала девушка себе под нос.
— Что-что?
— Нельзя! — погромче повторила Рыска. — Чего ты меня вечно этими коровами дразнишь? Думаешь, если я весчанка, то для меня скотина главное?! Я замуж по любви хочу выйти, а не по расчету!
— О-о-о, — в один голос протянули ее спутники. Особенно Жар, прекрасно помнивший ночной разговор на чердаке.
— Ну или хотя бы по приязни, — поправилась девушка.
— Долго искать будешь, — «сочувственно» заметил Альк.
— Почему? — озадачилась Рыска. — Что, я так много требую?
— Ты — нет, а вот от тебя — только в башню.
Мужчины (оба!) гнусно захихикали. Девушка насупилась и вздрагивающим от обиды голосом залепила:
— Да ты без своего замка никому не то что на первую, но и на десятую ночь не нужен! И вообще, может, ты в башне не потому прятался!
— А почему? — удивился Альк.
— Потому… — Рыска покраснела, но все-таки нашла в себе силы договорить: — Потому что все равно у тебя ничего не вышло бы!
— Ты это слышал? — Саврянин изумленно поглядел на вора. — Теперь я просто обязан доказать ей обратное, иначе мое достоинство непоправимо пострадает! Подержишь коров?
— А ты им размахивай поменьше, — огрызнулась выведенная из себя Рыска, — тогда никто и не прищемит! А корову тебе и я могу подержать. Даже отвернусь.
Теперь хихикал один Жар.
— Все, девка, доигралась. — Альк бросил поводья и с серьезным донельзя лицом пошел на Рыску. Вся удаль с нее тут же схлынула. Девушка с писком метнулась в сторону, с холма, не видя, что саврянин сделал всего пару шагов и остановился, самодовольно ухмыляясь.
— Если берешься на кого-то тявкать, то будь готов, что и кусаться придется, — нравоучительно сообщил он Жару.
— Таки уела она тебя, — фыркнул тот.
— Уела — это если б я от нее удирал.
Рыска наконец остановилась, обернулась и поняла, что ее обдурили, — а теперь еще и вверх по крутизне карабкаться! Ну Альк!!
— Вот посильнее разозлится — и удерешь, — посулил Жар. — Видел бы ты, как она в детстве на одного мальчишку бросилась, меня защищая! Именно что покусала.
— И что? Он сбесился и начал творить добрые дела? — скептически спросил саврянин.
— По крайней мере, больше к нам не приставал. — Вор посмотрел на поднимающуюся, сердитую и запыхавшуюся подружку и вспомнил, как они лезли ночью по оврагу, спасая такку. Жалко, что путь на хутор Жару заказан. Интересно б было глянуть, кто и что там изменилось.
* * *
С обеда у Фесси начало прихватывать живот. Несильно, но часто, противно потягивая на низ. Особенно тяжело было почему-то сидеть.
Муха заметила, как она мается, и досадливо (опять самой ужин готовить придется!) велела:
— Пойди ляг да ноги на стенку задери! Сколько тебе тамо сталось? Месяц? Не, надо еще хоть пару неделек поносить. Оно самое гадкое для дитяти — на восьмом, у меня так сестра вторую дочку потеряла.
Сама женка отчего-то не беременела, чему втайне радовалась, в молодости ежемесячно ставя Хольге благодарственную коптилочку: мать Мухи умерла третьими родами, и женка долгое время опасалась того же. Детей она не хотела: хватило младших сестренок, а потом Масены с Пасилкой и Дишей.
Служанка все-таки почистила еще одну свеколку, передала нож Мухе и легла на лавку за занавеской — влезать на печь было уже трудно. Схватки помаленьку стали утихать. Это случалось не впервые, до серьезной боли не доходило, но чем больше становился срок, тем тяжелее Фессе было работать. Ведро пару раз поднимешь — уже чрево каменеет, так что будущая мать охотно пользовалась любой возможностью передохнуть.
Живот расслабился, и притихший было ребенок снова начал пинаться в правый бок. Женщина с улыбкой положила на него руку, с умилением нащупав бугорок пяточки. Вот бы действительно мальчик! Она уже и имя придумала…
* * *
Денек у бродяги выдался удачным: подвезли на почтовой карете. Даже упрашивать не пришлось, сама остановилась! Оказалось, старый дружок правит, Одноглазый. Да располнел как, одежда на нем добротная, башмаки по ноге! Правда, на обувь бродяге тоже грех было жаловаться: удачненько в Лосиных Ямах разжился, а что велики, так и к лучшему — не натирают.
— Раньше угонял коров, а теперь просто гоняешь? — шутливо спросил он, плюхаясь рядом с возницей.
— Дык надо ж когда-нибудь остепениться, — хмыкнул тот, тряхнув вожжами.
— Чего, неужто и бабу завел? — изумился бродяга, внезапно почувствовав укол зависти. То-то на рубахе ни дырочки и рожа масленится!
— Жену, — строго поправил Одноглазый. — Двое дитенков уже, вот гостинчики везу. — Щетинистое, перепаханное шрамами лицо возницы расплылось в непривычно душевной улыбке.
«Тряпка!» — презрительно подумал про себя побирушка, вслух же понимающе, вроде как и одобрительно поцокал языком. Хуже нет, чем к бабской юбке прилипнуть, не говоря уж о спиногрызах! Покуда стакана воды от них дождешься, тыщу бочек перетаскать придется. Да и жена у него, наверное, страшная и злющая — кто ж еще за старого одноглазого разбойника пойдет?
Придавленная доводами зависть переродилась в глухую досаду, и разговор не клеился. К тому же вспоминать прошлое Одноглазый не желал, упорно переводил тему, а его настоящее бродягу не интересовало — как в луже после морского простора барахтаться!
Карета ехала быстро. К обеду были в Макополе, на ночь остановились в какой-то веске. Одноглазый, похоже, рассчитывал, что в городе они уже расстанутся, — однако нищий увязался за ним и в кормильню (а дорожное братство надо уважать, кто нынче на подъеме, тот и платит!), и обратно к карете. Прогонять же стыдно было.
Но в веске, когда пришло время проситься на постой к знакомой бабке, а попутчик все не отлипал, терпение возницы лопнуло.
— Ты, это, дальше уже сам, — смущенно покряхтывая, сказал он, становясь поперек порога. — И рад бы попотчевать, да нечем: свои развел, только семейные в кошеле остались. Жена заругает.
— Получше приласкаешь — простит! — хохотнул бродяга, ободряюще хлопая Одноглазого по плечу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
