Остальное войско Алексей расположил в удобных местах и предпочел пока не выступать против султана, ибо предполагал, что спасшиеся варвары сообщили всем азиатским туркам о натиске, который им пришлось выдержать, и рассказали, что повсюду, встречая ромеев, они нападали на них, но, несмотря на упорство в бою, терпели поражение, что часть из них была взята в плен, часть убита и лишь немногим израненным воинам удалось уйти; Алексей опасался, что варвары, узнав о его наступлении, отступят от Икония и все его старания пропадут даром. Поэтому он повернул коня и через Вифинию прибыл в Никомидию. Алексей надеялся, что варвары устанут ожидать его наступления, вернутся туда, где жили раньше, осмелев, отправятся в обычные свои набеги, а султан примется за прежние дела; и вот тогда-то, когда воины немного отдохнут, а кони и вьючные животные станут упитанными, император начнет еще более серьезную войну с турками и вступит с ними в жестокий бой. По этой причине, как говорилось, и отправился Алексей в Никомидию.
По прибытии на место он распределил всех следовавших за ним воинов по селениям, расположенным рядом с Никомидией, чтобы у коней и вьючных животных было много пищи (земля Вифинии богата пастбищами), а сами воины имели возможность через находившуюся вблизи бухту привозить в достаточном количестве все необходимое из Византия и его окрестностей. Он приказал им со всем усердием печься о конях и вьючных животных, не выезжать ни на охоту, ни на прогулки, чтобы к нужному времени кони были упитаны, способны легко носить всадников и пригодны для кавалерийских атак на врага.
3. Сделав такие распоряжения, Алексей как наблюдатель расположился вдали, а по всем дорогам поставил стражей. Намереваясь пробыть там значительное время, он по уже неоднократно упомянутым причинам посылает за Августой, чтобы она находилась с ним до тех пор, пока он, узнав о приходе варваров, не решит уйти из Никомидии. Императрица быстро прибывает в Никомидию.
Она видела, как некоторые злопыхатели насмехаются над бездействием Алексея, повсюду клевещут и шепчутся, что император, так хорошо снарядившись против варваров и собрав такие большие силы, не совершил ничего значительного и ушел {403} в Никомидию; так как они бесстыдно высказывали подобные вещи не только по углам, но и на улицах, перекрестках и скрещениях дорог, императрица была этим очень огорчена и раздосадована. Однако самодержец, предвидя успех своего предприятия против врага – ведь он был искушен в делах, такого рода, – ни во что не ставил подобные разговоры и упреки, относился к ним с презрением, как к детским забавам, и смеялся над ребячливостью своих противников. Он ободрял Августу мужественными речами, клятвенно заверял ее, что то, над чем они смеются, станет причиной еще более славной его победы.
Я полагаю, что мужество в том и заключается, чтобы с умом добиваться победы, ведь отвага и энергичность без разума – качества отрицательные: это дерзость, а не храбрость. Мы проявляем храбрость в посильной борьбе и дерзость – в непосильной. Так что, когда опасность нависает над нами (мы избегаем)[1499] открытого сражения и в этом случае ведем войну другого рода и стараемся одолеть врага без помощи оружия. Первой доблестью полководца является умение добиться победы, не подвергая себя опасности. «Так и возница искусством одним побеждает возницу»[1500], – говорит Гомер. Победу, связанную с опасностью, имеет в виду и поговорка «кадмова победа». Мне кажется вполне разумным также и во время самой битвы применять военные хитрости и каверзы, если только войско по своей силе уступает вражескому. Каждый желающий может почерпнуть из истории, что победы бывают не одинаковы и не единообразны, а издавна и поныне достигаются различными способами, так что победа одна, средства же, которыми ее завоевывают полководцы, различны и многообразны по своей природе. Одни из некогда прославленных полководцев, по-видимому, побеждали противников при помощи силы, другие для достижения победы нередко прибегали к иным средствам. Что же касается моего отца-императора, то иногда он побеждал противников силой, иногда умом, а случалось, что в ходе самой битвы выдумывал какой-нибудь хитрый план, отважно осуществлял его и добивался победы. То прибегая к военной хитрости, то действуя силой, он нередко совершенно неожиданно воздвигал трофеи. Ведь это был человек, менее чем кто-либо другой боявшийся опасностей, и опасности постоянно подстерегали его, но в одних случаях он встречал: их с открытой головой и вступал в бой с варварами, в других притворялся, что уступает врагу, и делал вид, что боится, если, конечно, в этом была необходимость и этого требовали обстоятельства. Коротко говоря, он побеждал, отступая, и брал верх, {404} преследуя; падая и низвергая, он подобно триболе всегда принимал прямое положение[1501].
Вновь заговорив об этом, я хочу отвести от себя упрек в хвастовстве; как я неоднократно говорила в свое оправдание, эти слова рождает не преданность отцу, а существо дела. Разве интересы истины мешают мне одинаково любить отца и истину? Ведь я решила писать правду, и к тому же правду о доблестном муже. Если же случилось так, что он оказался отцом автора, то пусть его имя войдет в мое сочинение как нечто побочное, а повествование придерживается природы истины. Ведь я уже имела случаи проявлять любовь к отцу и этим заточила копья и навострила мечи многих своих врагов. Об этом знают те, кому знакомы мои дела. Но в историческом сочинении я не преступлю границ истины. Одно время – для дочерней любви, и тогда я проявила мужество, другое – для истины, и если оно наступило, я не стану им пренебрегать. А раз, как я сказала, и это время выдает во мне любящую дочь, то я не хотела бы, чтобы людское недоброжелательство затемнило истину. Однако вернемся к нити моего повествования.
Все то время, в течение которого там был разбит шатер самодержца, Алексей не имел иного занятия, кроме зачисления в войско новобранцев и тщательного обучения их натягивать лук, потрясать копьем, править конем и становиться расчлененным строем[1502]. Он обучал воинов новому боевому порядку, который он изобрел, а случалось, что и сам выезжал вместе с ними, объезжал фаланги и давал полезные советы.
Солнце уже сошло с больших кругов и, миновав осеннее равноденствие, опустилось на южные круги; самодержец счел это время удобным для похода и со всем войском выступил по направлению к Иконию, согласно тому намерению, которое имел с самого начала. По прибытии в Никею он выделил из состава войска легковооруженных воинов во главе с опытными военачальниками, приказав им с целью добычи фуража двигаться впереди и совершать силами отдельных отрядов набеги на турок. Он велел им, однако, в случае если бог дарует победу и они обратят врагов в бегство, не увлекаться преследованием, а удовлетворившись достигнутым, сохраняя порядок, возвращаться назад.
Прибыв вместе с самодержцем в место, лежащее...[1503], которое местные жители называют Гаита[1504], они сразу же отправились вперед, а Алексей выступил оттуда со всем войском и подошел к мосту около Пифика. Затем в три дня он прошел через Арменокастр и так называемые Левки[1505] и при-{405}был на равнину Дорилея. Видя, что ее площадь достаточна для построения боевых порядков, он, желая осмотреть все войско и оценить его мощь, расположился на этой равнине лагерем и, воспользовавшись удобным случаем, выстроил воинов тем самым строем, который давно изобрел и часто рисовал на листах, чертя расположение боевых порядков (ведь он не был несведущ в элиановой тактике)[1506].
Из своего немалого опыта император знал, что боевой порядок турок строится не так, как у других народов, не как у Гомера «щит со щитом, шишак с шишаком, человек с человеком»[1507], а правый, левый фланги и центр турецкого строя расположены на определенном расстоянии друг от друга, и фаланги стоят как бы разорванно. Если враг нападает на правый или левый фланг, на него обрушивается центр и часть строя, расположенная за ним, и они, как ураган, сметают противника. Что же касается вооружения, то турки, не в пример кельтам, мало пользуются копьями, а стараются окружить врага со всех сторон и обстрелять его из луков; защищаться турки предпочитают издали. Когда турок преследует, он захватывает свою жертву при помощи лука; когда его преследуют самого, одолевает врага при помощи стрел; турок мечет стрелу, и стрела на своем лету поражает коня или всадника; пущенная сильной рукой, она пронзает тело насквозь. Вот какие искусные лучники турки[1508].
Многоопытный император принял это во внимание и потому, сам расположив боевые порядки, построил фаланги таким образом, что турки должны были стрелять с правой стороны – туда, где воины защищены щитами; наши же могли метать стрелы слева[1509] – туда, где тело открыто. Император решил, что его боевые порядки непобедимы; он был восхищен их силой и считал, что идея такого строя внушена ему богом, а боевые порядки выстроены ангелами. Все кругом были восхищены, обрадованы и вдохновлены изобретением самодержца[1510]. Он же, думая о своем войске и равнинах, через которые оно должно было пройти, размышляя о силе и крепости боевых порядков, черпал из дум благие надежды и молил бога осуществить их.
