Но странная вещь – я стала персоной, которую нужно утешать, а не игнорировать и не презирать. Друг за другом ученики подходили ко мне, чтобы поговорить и выразить надежду, что все обойдется благополучно для Жизель. Даже ее близкие подруги, Клодин и Антуанетт, особенно старательно добивались моего общества и, казалось, раскаивались в том, как подшутили надо мной и говорили обо мне гадости.
И самое главное – Бо был рядом со мной. Мне стало это огромным утешением. К нему, как к ближайшему другу Мартина, приходили другие его товарищи, чтобы выразить соболезнование. Во время ленча большинство учеников сгрудились вокруг нас, все разговаривали тихими, приглушенными голосами.
После школы мы с Бо пошли прямо в больницу и встретили там папу, он пил кофе в комнате отдыха. Только что он переговорил со специалистами.
– У нее поврежден позвоночник. Она останется парализованной ниже пояса. Все другие повреждения заживут хорошо, – проговорил отец.
– А есть какая-нибудь надежда, что она сможет ходить? – тихо спросил Бо.
Папа покачал головой:
– Маловероятно. Ей потребуются серьезное терапевтическое лечение и самоотверженная забота близких. Я договорюсь о медсестре, она поживет в доме некоторое время после того, как мы заберем Жизель.
– Когда нам можно будет к ней, папа? – спросила я.
– Она все еще находится в палате интенсивной терапии. Только члены семьи могут посещать ее, – ответил он, глядя на Бо. Тот кивнул.
Я направилась к палате интенсивной терапии.
– Руби, – позвал папа. Я повернулась. – Она не знает о Мартине, – сказал он. – Она думает, что он просто получил тяжелые травмы. Я пока не хочу говорить ей о нем. У нее было достаточно плохих известий.
– Хорошо, папа, – ответила я и вошла в палату. Медсестра показала мне кровать Жизель. Вид сестры, лежащей с забинтованным лицом и с трубками внутривенного вливания, введенными в руку, вызвал боль в моем сердце. Я проглотила слезы и подошла к ней. Жизель открыла глаза и взглянула на меня.
– Как ты себя чувствуешь, Жизель? – тихо спросила я.
– Как я выгляжу? – Она усмехнулась и отвернулась. Потом опять посмотрела на меня. – Думаю, ты рада, что не села с нами в машину. И теперь хочешь сказать: я вас предупреждала, так ведь?
– Нет, – ответила я. – Мне очень жаль, что так случилось. Я чувствую себя из-за этого просто ужасно.
– Почему? Теперь уже никто не будет гадать, кто из нас ты, а кто я. Я та, которая не может ходить. – Ее подбородок задрожал.
– О Жизель, ты снова будешь ходить. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, – обещала я.
– Да что ты можешь… пробормотать какую-нибудь кайенскую молитву над моими ногами? Доктора были здесь, они сказали мне ужасную правду.
– Ты не можешь отказаться от надежды. Никогда не теряй ее. Это то… – Я собиралась сказать: «Это то, чему учила бабушка Катрин», но удержалась.
– Тебе легко говорить. Ты вошла сюда и выйдешь на ногах, – простонала она, затем глубоко вздохнула. – Ты видела Мартина? Как его дела?
– Нет, я не видела его. Я пришла прямо к тебе, – ответила я и прикусила нижнюю губу.
– Я помню, как говорила ему, что он едет слишком быстро, но он думал, это забавно. Как и ты тогда, он внезапно подумал, что все очень смешно. Готова поспорить, что теперь он не смеется. Пойди навести его, – проговорила она. – И расскажи, что случилось со мной. Пойдешь?
Я кивнула.
– Отлично. Надеюсь, ему сейчас ужасно. Надеюсь… о, какая разница, на что я надеюсь?! – Жизель взглянула на меня. – Ты рада, что так вышло со мной, да?
– Нет, я никогда не хотела так много, я…
– Что ты подразумеваешь под «так много»? Ты все-таки чего-то хотела? – Некоторое время сестра изучала мое лицо. – Ну, что же?
– Да, – ответила я. – Признаюсь. Ты была со мной такой злобной, ты втянула меня во столько неприятностей и сделала мне столько гадостей, что я пошла к королеве вуду.
– Что?
– Но она сказала, что это не моя вина. Только твоя, потому что у тебя так много ненависти в сердце, – быстро добавила я.
– Мне все равно, что она сказала. Я расскажу папе о том, что ты сделала, и он возненавидит тебя навсегда. Может, и отправит тебя обратно на болота.
– Ты именно этого хочешь, Жизель?
Она минуту размышляла, затем улыбнулась, но такой скупой улыбкой, что у меня по позвоночнику побежали мурашки.
– Нет. Я хочу, чтобы ты расплатилась со мной за это. Начиная с этого момента и сколько мне понадобится ты будешь платить за свой поступок.
– Что мне делать?
– Все, что я потребую, – заявила сестра.
– Я уже сказала, что помогу тебе, Жизель. И намерена делать это потому, что сама так хочу, а не из-за твоих угроз, – возразила я.
– От тебя у меня опять начинает болеть голова, – застонала Жизель.
– Прости, пожалуйста. Я ухожу.
– Нет, пока я не прикажу тебе сделать это, – заявила она. Я стояла, глядя вниз на нее. – Хорошо. Иди. Но иди к Мартину и передай ему то, что я сказала, а потом вернись сегодня вечером и расскажи мне о его реакции. Иди, – скомандовала она и поморщилась от боли. Я повернулась и направилась к выходу. – Руби, – позвала Жизель.
– Что?
– Знаешь ли то единственное, что сделает нас снова близнецами? – спросила она. Я покачала головой. Сестра улыбнулась. – Я скажу тебе. Стань калекой, – проговорила она и закрыла глаза.
Я опустила голову и вышла. Предписание, данное Мамой Диди, будет намного труднее выполнить, чем я могла себе вообразить. Распутать узел, завязанный в сердце Жизель сестрами Ненавистью и Любовью? Я с таким же успехом могла попытаться удержать наступление ночи. Так подумала я и вышла к папе и Бо.
Через два дня Жизель сообщили о Мартине. От этого известия она онемела. Как будто до этого она верила, что все, что случилось с ней – повреждения, паралич, – было только сном, и вскоре должно исчезнуть. Доктора дадут ей какие-нибудь таблетки и отправят домой, чтобы возобновить ту жизнь, к которой она привыкла. Но когда ей сказали, что Мартин мертв и сегодня похороны, она сжалась, побледнела, стала какой-то маленькой и надолго замолчала. Она не плакала при папе и Дафне, и, когда они ушли и с ней осталась я, она и при мне не проронила ни слезинки. Но как только я повернулась, чтобы идти с родителями на похороны, я услышала первое ее рыдание. Я бросилась обратно к сестре.
– Жизель, – говорила я, поглаживая ее волосы. Она резко повернулась и посмотрела на меня, но не с благодарностью за мое возвращение, а со злобой, сверкавшей в глазах.
– Ты ему тоже нравилась больше, чем я. Это так, – заявила она. – Всегда, когда мы были вдвоем, он говорил о тебе. Именно он хотел, чтобы ты поехала с нами. А теперь он мертв, – говорила она, будто это тоже каким-то образом было моей виной.
