Когда череп подняли наверх, Планкет подложил под него деревянные чушки.
Теперь предстояло работать руками. Тяжело, конечно, — даже Фокси сплюнул и пошел помогать. Но все равно катить череп было куда легче, чем толкать его. Так, меняя катки, метр за метром они приближались к цели.
В залах музея было темно, только из окон под самым потолком падал тусклый ночной свет. Шаги отдавались эхом. Белели кости животных, отсвечивало стекло шкафов и колб. Они свернули вправо, протащили свою ношу через зал геологии и через этнографический зал…
Фласк прищурился.
— Друг мой, мне кажется или у дикарского колдуна действительно нет головы? — спросил Фласк светским тоном. Планкет лишь отмахнулся — ему сейчас было наплевать на всех каннибалов мира. Голова болела не переставая, механика бросало то в жар, то в холод. Планкет вытер пот рукавом. Кажется, он простудился — впрочем, это уже неважно.
Наконец они вкатили череп в зоологический зал. Планкет со стоном распрямился. Здесь все осталось по-прежнему, как днем. Механик зажег лампы и оглядел картину разгрома. Да, предстоит много работы. Очень много работы.
Фокси хмыкнул, чиркнул спичкой, затянулся, выпустил клуб дыма. На лице его появилось блаженное выражение. Он с любопытством оглядел чучело медведя с распоротым брюхом и осколки гипсового черепа.
— Здесь не курят, — заикнулся Фласк, но замолчал под насмешливым взглядом старого моряка. Лампиер вынул трубку изо рта, покачал ей в воздухе, оставляя тонкий дымный след.
— Где тут телефон? У меня появился деловой вопрос, надо перемолвиться с одним типом.
— Ээ… кажется, нигде. — Фласк задумался. — Может, в кабинете директора Музея? Только он заперт, господин Лампиер…
— Пустяки, — старик хмыкнул и вернул трубку в зубы. Отправился прочь своей неторопливой качающейся походкой.
Глядя вслед Фокси, Планкет внезапно подумал, что без этого «буксира» они бы сегодня все еще сидели на мели. Господи, благослови случай! Еще бы и с черепом повезло. Планкет огляделся. Да, работа предстояла большая.
Но для человека с надеждой нет ничего невозможного.
— Я так устал, — пожаловался Фласк, усевшись на стул смотрителя и вытянув ноги. — Слушайте, друг мой. Я предлагаю сейчас хорошенько выспаться, а уж затем…
— Да ты с ума сошел? Если к утру мы не восстановим все, как было, сам знаешь, что будет.
— Ерунда. Думаю, если поговорить с господином Шульцем, все уладится, — сказал Фласк. — Он разумный человек. Уверен, мы сможем договориться.
— Этот разумный человек нас убьет.
Фласк безмятежно улыбнулся.
— Вы драматизируете, друг мой.
— Я?! — Планкет чуть задохнулся. — Я драматизирую?
Фласк в удивлении вздернул брови. Это разозлило механика до последней степени.
— Вставай, ты — жирный самовлюбленный бурдюк!
В голосе прозвучала такая сила, что Фласка подбросило. Планкет в порыве ярости шагнул к певцу и ухватил того за галстук-бабочку. Глядя снизу вверх в широкое растерянное лицо, механик заговорил. И с каждым словом Фласк краснел все больше, наливался соком, как помидор.
— …сейчас! — закончил Планкет. — Живо, я сказал!
Фласк молча побрел к стене и взялся за рукоять лебедки. Заскрипели тросы, опуская скелет кита на пол. Тугие ребра глухо стукнули о мрамор — точно рядом с заготовленным черепом. Левиафану предстояла пересадка головы, как бы глупо это ни звучало.
— Хорошо, — сказал Планкет.
29. Кальмаровы слезы
«Грандиозный триумф Шаляпина! Браво! Брависсимо!»
Гибкий Шульц вышел из театра с блестящими от слез глазами. Великий артист, великий. Бенедикта Шульца немногое в жизни могло поразить или удивить, но сейчас он чувствовал себя обновленным. Стоило многие годы быть покровителем искусств, вкладываться в упрямцев-артистов, жертвовать временем и силами, чтобы, наконец, увидеть такое — триумф оперы. Нет, Бенедикт Шульц не злится на Шаляпина. Гению многое позволено, а господин Шаляпин — гений. Поэтому Бенедикт Шульц аплодировал со всеми — стоя, как последний из зрителей. И он даже не станет наказывать клакеров, не выполнивших приказ. Бенедикт Шульц знает, почему. Истинное искусство творит чудеса, надо же. Не видел бы сам, не поверил.
Из темноты вынырнули двое — в серых пальто, широкие, как портовые бакены.
— Где Крокус? — спросил Шульц. Ах, да, он же послал его навестить должников в Музей…
— Кэп, Крокус еще не вернулся, — сказал телохранитель. Соображение как у обезьяны, но человек верный. — Что с вами, кэп, вы плачете?
Шульц отмахнулся. Этих слез он не стыдился, как не стыдился плакать на могиле отца. Это священная влага. Голос! Какой голос!
— Простите, кэп, — телохранитель смутился.
До сих пор нет Крокуса? Шульц помедлил. Мысль была неожиданной. Впрочем, почему нет? Лично съездить в Музей, посмотреть, в чем там дело. Жаль терять такую ночь. Может быть, даже поработать — как в старое доброе время. «Никогда не поручай другому то, что должен сделать сам», — говорил Шульц-старший, выкручивая пальцы очередному должнику. Отец тогда ходил сборщиком долгов и взял сына с собой. Маленький Бенедикт многому научился в тот день. «Чтобы дело было сделано хорошо, сделай его лично». Шульц-старший не бросал слов на ветер. По крайней мере, не подкрепив каждое слово чем-нибудь весомым — вроде кулака, а еще лучше — кастета.
Крокус, наверное, опять увлекся, подумал Шульц с некоторым раскаянием. Зря я его послал. Не понимает он искусства, чокнутый черномазый…
В это же время еще один человек решил заглянуть в Музей. У главного входа ему почудилась знакомая тележка. По-юношески гибкий и ловкий, он взобрался на забор, напряг молодые глаза. Нет, не почудилось. Она самая.
Вообще, Халлек был зол. На тележку, по большому счету, ему было наплевать, но грязные похитители влезли в его личную жизнь. Он видел, какие взгляды бросала Уллика Годси на младшего Люблена, этого прыщавого Курха. Конечно, — с их-то тележкой все в порядке… У них не было противных розовых китов. Подобного юноша простить не мог.
Наша тележка, злорадно подумал Халлек Гарби, вот папа-то обрадуется. А Уллика пусть кусает локти.
30. Зоологический зал
Планкет выпрямил натруженную спину и огляделся: зал сиял чистотой. Загадочно поблескивали колбы с морскими гадами, скелеты крупных копытных в удивлении выставили безглазые морды; в дальних углах, там, куда не доставал свет ламп, вопросительными знаками застыли чучела экзотических птиц.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
