Что касается новейших успехов психологии речи, то мы можем теперь обобщить сказанное выше: вполне выявилась перспектива показать управляющую функцию второй сигнальной системы, человеческих речевых знаков как в низших психических функциях, в том числе в работе органов чувств, в рецепции, в восприятии, так и в высших психических функциях и, наконец, в сфере действий, деятельности. Оправдан прогноз, что мало-помалу с дальнейшими успехами науки за скобкой не останется ничего из человеческой психики и почти ничего из физиологических процессов у человека.
Последнее (управляющая функция речи по отношению к физиологическим процессам) не только на целом ряде случаев проанализировано современной наукой, но и включено в некоторые специальные "практики": так, например, все известные "чудеса", демонстрируемые "йогами", обнаруживают именно способность, опираясь на механизмы второй сигнальной системы, сознательно управлять даже генетически наиболее древними физиологическими функциями организма, включая и те, которые находятся в ведении вегетативной нервной системы, то есть являются общими для человека и растений.
На ту же тему Поршнев пишет в другом месте:
Человеческие слова способны опрокинуть то, что выработала "первая сигнальная система" – созданные высшей нервной деятельностью условно-рефлекторные связи и даже врожденные, наследственные, безусловные рефлексы. Она, как буря, может врываться в, казалось бы, надежные физиологические функции организма. Она может их смести, превратить в противоположные, разметать и перетасовать по-новому. [...] Нет такого биологического инстинкта в человеке, нет такого первосигнального рефлекса, который не мог бы быть преобразован, отменен, замещен обратным через посредство второй сигнальной системы – речи.
Анализ нейрофизиологических предпосылок становления речи у ближайших предков человека позволил Поршневу утверждать, что "слово" возникло в качестве инструмента принуждения одним другого, внешнего "приказа", от выполнения которого невозможно было уклониться. Этому соответствуют и данные лингвистики о наибольшей древности среди частей речи именно глагола, а из существительных – имен собственных (возникших как знаки запрещения трогать, прикасаться).
Следовательно, необходимо предположить, что одна особь "принуждала" другую к выполнению чего-то противоречащего (противоположного) сигналам, подсказанным ее сенсорной сферой: в противном случае, в возникновении этого механизма не было бы никакого биологического смысла.
Даже столь беглый и поверхностный обзор показывает, насколько поршневский подход к анализу зарождения "социальности" богаче и перспективней, чем традиционные рассуждения о "совместной трудовой деятельности". Как будто пчелы или бобры "трудятся" не "совместно".
Только с появлением речи, языка можно говорить о появлении человека (и человеческого труда). Поршнев доказал, что в библейском "в начале было слово" куда больше материализма (и марксизма), чем в ссылках на "труд", "коллективную охоту" и т.п. Однако то "слово", которое, действительно, было "в начале", являлось носителем принуждения, а не смысла, не обозначения.
Проанализировав огромный массив исследований отечественных и зарубежных специалистов, изучавших различные аспекты человеческой речи (второй сигнальной системы, по Павлову), Поршнев констатирует, что общее развитие науки вплотную подошло к решению вопроса о том, чем "труд" животного отличается от человеческого труда:
Ключевым явлением человеческого труда выступает подчинение воли работающего как закону определенной сознательной цели. На языке современной психологии это может быть экстероинструкцией (командой) или аутоинструкцией (намерением, замыслом).
Труд в строгом человеческом смысле предполагает нечто большее, чем "совместность" действий, он предполагает принуждение одного другим. Что в ходе развития интериоризуется в "самопринуждение" и т.д. Исходная биологическая ситуация, обусловившая выдвижение принуждения на передний план, порождена дивергенцией предкового вида, о чем сказано выше.
Правда, здесь опять начинает "попахивать" марксизмом, эксплуатацией, прибавочной стоимостью... Подробнее об этом см. ниже в разделе Экономические науки .
Все дальнейшее развитие речевого общения состояло в освоении все более сложных инструментов защиты от необходимости автоматически выполнять "команду", с одной стороны, и инструментов слома такой защиты. Об этом пойдет речь в следующих разделах настоящего обзора.
В лингвистике произошло почти то же, что и в антропологии: Поршнева практически не вспоминают (за немногими исключениями), дальнейшей разработкой поршневской парадигмы в явном виде никто не занимается, однако в неявном виде основные выводы Поршнева большинством лингвистов сегодня фактически признаны.
V. ФИЗИОЛОГИЯ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
1. Высшая форма торможения позвоночных
Вторым важнейшим "вторжением" Поршнева в смежные науки были его исследования в области физиологии высшей нервной деятельности.
Обратившись к классическим исследованиям Павлова и Ухтомского, Поршнев поставил точку в их едва ли не забытом сегодня многолетнем споре о том, как работает центр, "управляющий" поведением животного. Суть осуществленного Поршневым "синтеза" состояла в предложении "бидоминантной модели":
В каждый данный момент жизнедеятельности организма, как правило, налицо два центра (две группы, констелляции центров на разных этажах), работающих по противоположным принципам: один – "по Павлову", по принципу безусловных и условных рефлексов, другой – "по Ухтомскому", по принципу доминанты. Один – полюс возбуждения, другой – полюс торможения. Один внешне проявляется в поведении, в каком-либо действии организма, другой внешне не проявляется, скрыт, невидим, так как он угашен притекающими к нему многочисленными бессвязными, или диффузными, возбуждениями. Однако при всем их антагонизме на первом полюсе [...] в подчиненной форме тоже проявляется принцип доминанты, а на втором опять-таки в подчиненной форме проявляется принцип безусловных и условных рефлексов.
Принцип доминанты реализуется полностью лишь на полюсе торможения, то есть в качестве тормозной доминанты . Но при этом сохраняется возможность инверсии этих центров, возможность "инверсии тормозной доминанты".
Все внешние стимулы, попадая в сенсорную сферу животного, дифференцируются на "относящиеся к делу" и "не относящиеся к делу". Первые направляются в "центр Павлова", вторые – в "центр Ухтомского". В соответствии с принципом доминанты этот второй центр быстро "переполняется" и переходит в фазу торможения. Иначе говоря, все, что может помешать нужному действию, собирается в одном месте и решительно тормозится. Тем самым "центр Ухтомского" обеспечивает возможность "центру Павлова" выстраивать сложные цепи рефлекторных связей (первая сигнальная система) для осуществления биологически необходимого животному "дела" без помех:
Согласно предлагаемому взгляду, всякому возбужденному центру (будем условно для простоты так выражаться), доминантному в данный момент в сфере возбуждения, сопряженно соответствует какой-то другой, в этот же момент пребывающий в состоянии торможения. Иначе говоря, с осуществляющимся в данный момент поведенческим актом соотнесен другой определенный поведенческий акт, который преимущественно и заторможен.
Именно такие скрытые "поведенческие акты", полезные животному лишь своей "притягательной" для всего ненужного силой, и обнаруживаются физиологом-экспериментатором в так называемой "ультрапарадоксальной" фазе в виде "неадекватного рефлекса": животное вместо того, чтобы пить, вдруг начинает "чесаться" и т.п.
Этот "спаренный" механизм "Павлова-Ухтомского" таит в себе целый переворот в животном мире, ибо открывает возможность одному животному вторгаться в "действия" другого. Ведь если удается перевести в активную форму заторможенное действие, то парализованным оказывается сопряженное с ним, биологически полезное в данный момент для животного "действие", ибо уже центр, обеспечивавший последнее "по Павлову", переходит в режим работы "по Ухтомскому". Для того, чтобы на основе такой "инверсии тормозной доминанты" возникла система дистантного взаимодействия, необходимо еще одно звено – имитация, подражание: активная сторона взаимодействия осуществляет некое действие, которое, будучи "сымитированным" пассивной стороной, автоматически тормозит действие, осуществляемое последней:
Соединение этих двух физиологических агентов тормозной доминанты и имитативности – и дало новое качество, а именно возможность, провоцируя подражание, вызывать к жизни "антидействие" на любое действие, то есть тормозить у другого индивида любое действие без помощи положительного или отрицательного подкрепления и на дистанции.
