Толкование загадок – занятие довольно бесплодное. Очевидно, что слухи, связанные с дипломатическими разговорами о царской семье, которые были в Москве, придали миссии «Сидорова», реального или фиктивного, определенную окраску. Эти «слухи», несколько, быть может, преувеличенно, Дитерихс охарактеризовал так: «С начала июня 18 г. различные советские деятели стали усиленно распространять сведения, что немецкое командование в Москве потребовало от советской власти выдачи бывшего Государя Императора и его семьи и перевоза их в Германию. Об этом говорили всюду: и в официальных советских органах, и в салонах советских светских дам, и в подполье белогвардейских организаций Москвы, и в широких массах населения Москвы и Екатеринбурга, и даже за границей. А в рядах охранников… Ипатьевского дома говорили определенно, что царская семья будет вывезена в Германию и что имп. Вильгельм пригрозил тов. Ленину, “чтобы ни один волос не упал с головы Царя“. Сведения эти держались очень упорно и настойчиво». В подтверждение этих слухов Дитерихс приводит выписку из попавшего в следственную комиссию документа – июньского письма, адресованного из Москвы находившемуся в Алапаевске молодому кн. Палей: «Здесь все говорят, что по требованию немцев царскую семью перевезут в Германию». Местное творчество расширяло столичную молву, и, очевидно, со слухами о «миссии» Сидорова в воспоминаниях Боткиной-Мельник все это превратилось в совсем уже несуразную форму: «Член екатеринбургского совета, шпион германского правительства… был впущен комиссарами к Государю и заявил, что вся царская семья будет освобождена и отправлена за границу, если Их В. подпишут Брестский мир. Его Величество отказался…» Перед нами образец творения легенды[394].
В повествовании Дитерихса «Сидоров» не сошелся с офицерами Академии Ген. Штаба, которые в числе эвакуированных на Урал столичных учреждений находились в то время в Екатеринбурге. Об этих офицерах Академии упоминает еще один из документов следственной комиссии: показания подп. П. К. Л. – о них пишет Дитерихс и умалчивает Соколов. «В мае 1918 г., – рассказывал П. К. Л., – я был командирован из Петрограда в Екатеринбург от монархической организации “Союза тяжелой кавалерии”, имевшей целью спасение жизни августейшей семьи. В Екатеринбурге я поступил в слушатели 2-го курса Академии Ген. Шт. и, имея в виду осуществление вышеуказанной цели, осторожно и постепенно сошелся с некоторыми офицерами-курсантами… (поставлено 5 инициалов). Однако сделать что-либо реальное нам не пришлось, так как события совершились весьма неожиданно и быстро. За несколько дней до занятия Екатеринбурга чехами я ушел к ним в составе офицерской роты полк. Румши и участвовал во взятии Екатеринбурга».
Офицеры Академии фигурируют в такой же роли и в других свидетельствах. Наличность некоторой конспиративной организации с большой определенностью выступает в рассказах кн. Елены Пет., переданных ее приближенным Смирновым. Елена Петр., королевна сербская, бывшая замужем за кн. Иоан. Конст., добровольно последовала в ссылку за своим мужем. Три недели вся великокняжеская семья, прибывшая в Екатеринбург через 3 дня после перевоза Николая II, внешне пользуясь полной свободой, оставалась в Екатеринбурге. Затем была переведена в Алапаевск[395]. Отсюда Ел. Пет. приезжала вновь в Екатеринбург хлопотать о своей поездке к детям в Петербург. Ел. Пет., пользовавшаяся относительной свободой[396], в дни пребывания в Екатеринбурге довольно широко посещала общество, и в частности Академию, где она была знакома с бывшим стрелком императорской фамилии. Из своих разговоров с этим офицером Е. П. передавала Смирнову, что в Екатеринбурге организован отряд «белой гвардии» и уже разработан план освобождения Царя (к этому плану мы еще вернемся). Эта организация и была той самой, которой, очевидно, руководил П. К. Л., так как именно она ушла к чехам, чтобы «ускорить падение Екатеринбурга» и тем освободить членов царской семьи. По словам жены офицера А. Г. Семчевской (ее воспоминания были напечатаны в 21 г. в «Двуг. Орле»), удалось создать активную группу в 37 офицеров. На «интимных вечерах» этой группы бывали и великие князья.
В эту местную заговорщицкую группу не входили офицеры под началом ген. X., посланные Марковым 2-м из Петербурга, – эти «марковцы» (среди них был Седов) стали стягиваться к Уралу только в двадцатых числах июля. Было уже «поздно». Опоздали также и другие отправленные в Екатеринбург боевые люди, связанные с Москвой. В их состав входил тот самый кап. л. гв. Петроградского полка Булыгин, который сделался помощником Соколова. Булыгин сам рассказал о своей поездке в Сибирь. Этот офицер, принявший участие в добровольческом «ледяном походе», направился спасать Царя, как он говорил Маркову Сергею, по поручению вдовствующей Императрицы. С «паролем», полученным от Шульгина, связанный с группой офицеров гвардейского полка, он явился в центр «национального объединения» в Москву к Кривошеину и Гурко. Перед «центром» Булыгин поставил вопрос: «Я из степей и ничего не знаю. Вы – центр и вам виднее обстановка. Я не один… и мы хотим действовать, а потому, веря вашей осведомленности, спрашиваем вас: 1. Пришло ли время выручать Государя? 2. Когда это сделать? 3. Куда везти? 4. Дайте деньги на это дело. Ответ был: “1. Принимаем предложение. 2. Денег дадим. 3. Время пришло. 4. Когда и как везти – покажет разведка. Поезжайте на разведку”. После этого меня задержали еще около двух недель. Наконец, когда я однажды шел на свидание с В. I. Гурко, меня остановил крик мальчика-газетчика: «Расстрел Николая Кровавого…» Это было первое, как впоследствии выяснилось, ложное известие, пробный шар большевиков… Русский народ смолчал… И успокоенные большевики принялись за исполнение намеченного ими плана… Я пришел с газетой к Гурко “le roi est mort, vive le roi”, поезжайте, быть может, жив наследник».
«Этой же ночью я выехал в Екатеринбург, – продолжает Булыгин, – еще не доезжая Вологды, я прочел в газетах опровержение кровавой вести, а купив газету на ст. Котельнич, я прочел: “Наш маленький город становится историческим местом – местом заключения бывшего Императора. Его скоро переведут сюда из Екатеринбурга, которому угрожают чехословацкие и белогвардейские банды“. Котельнич лежит недалеко от г. Вятки… Я остановился в Вятке и начал работу. Связавшись с друзьями и распределив роли, мы скоро “осветили обстановку”. Она благоприятствовала – в Вятке числилось всего 117 плохо организованных красноармейцев, и при усиливающемся нажиме чехов можно было ожидать паники. Было решено вызвать группу своих офицеров из Москвы, которые готовы были явиться по условной телеграмме под видом мешочников. По прибытии группы офицеров в Котельнич, она должна была разделиться вокруг дома заключения и ждать момента. Через одну женщину, вошедшую в доверие к местному совдепу (метод Маркова-«маленького»!) и долженствовавшую войти в дом заключения в виде поломойки, свите Государя должно было быть передано оружие (ручные гранаты и револьверы) для того, чтобы они могли продержаться первые полчаса, пока мы будем брать дом снаружи, ибо было опасение, что, вероятно, стража имеет приказание покончить с узниками, в случае попытки их выручать. Дабы семья доверилась нам и не опасалась провокации, должно было быть передано письмо от лица, почерк которого члены царской семьи хорошо знали. Далее предполагалось на паровых катерах, стоявших по Вятке, уходить по реке вверх к Северной Двине и оттуда пробраться к англичанам в Архангельск (которых, кстати сказать, тогда еще не было в Архангельске)… План был шальной, – замечает капитан гвардии Булыгин, – но мог удасться… В случае отказа Государя спасаться мы клялись увезти его силой. Время шло. Мы тщательно наблюдали железную дорогу и Котельнич, но никаких признаков проследования поезда с узниками или приготовлении в Котельниче к их встрече не было. Теперь мне понятно, что этот слух о Котельниче был только тонко рассчитанной хитростью – сбить с толка возможные попытки к освобождению жертв в момент их убийства… Наступили первые дни июля н. ст. Обеспокоенный, я решился наконец сам проехать в Екатеринбург, дабы узнать на месте обстановку». Но… судьба судила по-иному. Булыгин на ст. Екатеринбург был узнан солдатом своей роты, который с ним поздоровался как со старым своим капитаном. Булыгин был арестован присутствовавшим здесь же комиссаром, с которым он ехал от Перми в одном купе. Так сорвалась московская инициатива.
Мы знаем, что аналогичную участь по другим причинам потерпела и киевская запоздалая попытка ген. Мосолова, при содействии герцога Лейхтенбергского, связавшегося с немецким командованием. О том, что рассказал Мосолов, следователь Соколов не упоминает, но косвенно освещает этот эпизод во французском издании своей книги, вышедшем раньше русского. Он приводит сенсационное показание, данное ему кн. Долгоруким, одним из лидеров киевских монархистов, бывшим командующим войсками на Украине во времена ген. Скоропадского. Это свидетельство касается не планов Мосолова и Лейхтенбергского, а роли, сыгранной гр. Альвенслебеном, который являлся передатчиком тайных намерений берлинского Двора. «5 или 6 июля, – свидетельствовал Долгорукий, – глава киевских монархистов Безак уведомил его, что Альвенслебен сообщил о своем визите для сообщения важной новости. Долгорукий отправился к Безаку и здесь узнал от Альвенслебена, что имп. Вильгельм желает все сделать, чтобы спасти имп. Николая II, и что он принял соответствующие меры в этом отношении». «Он нас осведомил, что между 11 и 20 июля мы узнаем, что Царь казнен… Он нас предупредил, что эти сведения, так же, как слухи, распространенные в июне относительно смерти Царя, будут ложны, но это необходимо в интересах самого Царя, чтобы эта новость распространилась. Он просил нас держать в секрете его сообщение и, когда придет момент, сделать вид, что мы уверены в смерти Императора. 18 или 19 киевские газеты сообщили, что Император казнен в Екатеринбурге и что царская семья увезена в верное место…» «Я был поражен, – заканчивает Долгорукий показание, – той осведомленностью, которую заранее проявил Альвенслебен…» Во всех киевских церквях служили панихиды по покойному Императору, на них присутствовал гр. Альвенслебен и… плакал. «Безак и я были поражены искусством, с которым этот человек играл роль…»
