и душевные возможности посетителя, отец Иоанн просто уклонялся от ответов на заданный вопрос. Скажет: „Дай просворочку и конфеток“. Я же, зная огорчение человека, пыталась прекословить, выпрашивая ответ, на что отец Иоанн категорически прерывал меня: „Я не могу ответить на этот вопрос как должно, ведь выполнять никто ничего не будет, а ответственность на человека ляжет большая. Уж пусть он живет как может, как сам разумеет, Господь снизойдет к его немощам и строго не осудит, а за ослушание и презорство слова Божия будет уж иной суд. Зачем же нам усложнять ему жизнь и меру ответственности? Я помолюсь о нем, а ты дай ему конфетку“» (Т. С. Смирнова).
Никого не «ломая», сам батюшка являл собой образец смирения. Беспрекословно слушая монастырское начальство, к другим был снисходительным. «Он не делал замечания во время совершения богослужения. Я сам был свидетелем того, как пономарь забыл принести аналой. Батюшка сам пошел через весь храм и принес аналой. Однажды я видел, как он сам аккуратно сметал крошки с жертвенника, приговаривая: „Исполняю пономарское послушание“. И опять-таки никаких замечаний» (протоиерей Владимир Цветков).
«Вспоминаю такой случай: сижу в келье, вдруг стук в дверь, и орет кто-то басом. Думаю: „Ничего себе!“ Дверь открывается, и на пороге священник, собой всю келью заполняет, меня не видит, кричит: „Батюшка, у меня к Вам три вопроса!“ В ответ слышен спокойный ласковый голос отца Иоанна: „Смирение, покаяние, терпение, страх Божий“. Тот успокаивается, на лице появляется умиротворенная улыбка» (монах Михаил (Усачев)).
«О смирении батюшки говорит такой факт. Как-то я привел к нему моего маленького сына — ему было тогда около четырех лет. И вот он увидел отца Иоанна в белом, нарядном подряснике, напугался и расплакался, подумав, что это доктор и его станут лечить. А к тому времени сын уже знал, что лечение не всегда бывает приятным. Какова же реакция батюшки, который тогда уже был довольно немощен и больше сидел, чем ходил? Он решает немедленно переодеться в другой, серый подрясник. Сын сразу успокоился, стал бегать по келье и играть, а батюшка этому искренне радовался» (П. Коротков).
Одной из ярких черт характера о. Иоанна был мягкий юмор. «Он любил и пошутить, как и старец Николай (Гурьянов), рассказывал смешные истории. Но проявлял присущую ему во всем деликатность: если человек начинал смущаться, не относится ли рассказанная история к нему, старец начинал оправдываться и говорил: „Да вы это на свой счет не принимайте!“» (протоиерей Владимир Цветков). Шутки о. Иоанна всегда были добродушные и мягкие, без малейшего яда. Так, видя, что молодой послушник не поспевает за ним по монастырю, он говорил: «Я ведь уже дедушка. Тоже устаю». А вот какому-то иеромонаху, навязчиво рассказывавшему о том, что сподобился видения Богородицы, батюшка коротко сказал:
— Вы — православный иеромонах. И, простите меня, такую чушь порете.
Подшучивал и над собой. Когда его проповедь слишком затягивалась, под его ногами начинали незаметно подергивать в сторону алтаря ковер. «Чувствую, что ковер поехал», — с юмором говорил батюшка. Значит, пора «закруглять» проповедь.
В другой раз он спросил у старушки с большой свечой в руках:
— А ты, милая, чего тут?
— Да вот, на отчитку пришла.
(Отчитка — это особый молебен о недужных и страждущих от нечистых сил, проще говоря — изгнание бесов.)
— А что же это с тобой?
— Да голова, батюшка, сильно болит.
— А у меня-то знаешь, как иногда голова болит! Ну, тогда и меня надо отчитывать.
На многие вопросы о. Иоанн отвечал притчами, чаще полушутливыми. Благодаря им разрешались многие вполне серьезные вопросы, связанные как с мирским, так и с духовным бытием.
«Я однажды застала такой разговор: какая-то женщина стала ему жаловаться, что у нее соседка колдунья и вредит ее жизни. А старец сказал ей: „Знаешь что, вот я живу на свете уже почти семьдесят лет и ни разу не видел плохого человека. Кроме себя самого“» (Т. Горичева).
«Такой вопрос я задал однажды отцу Иоанну: „Батюшка, скажите, как сочетать свое послушание: без конца с утра до вечера попечение о стройке, о восстановлении монастыря — суета сует в течение всего дня?“ Я думаю, что такой же вопрос мог бы задать любой человек, с утра до ночи работающий в заботах о прокормлении своей собственной семьи. И в общем-то, для молитвы, для духовной жизни выкраиваются какие-то минуты — или субботний и воскресный день.
И на это отец Иоанн ответил следующее: „Вы знаете, батюшка, наша жизнь должна быть похожа на торт ‘Наполеон’ — тесто, крем, тесто, крем, а сверху пудра. Если наш торт будет состоять только из одного теста, то он будет невкусный. Если он будет состоять только из одного крема, то он будет слишком приторный. А если тесто будет слоями перемежаться с кремом — тесто-крем, тесто-крем, тесто-крем, а сверху пудра — тогда такой пирог будет сладкий. Тесто — это наши труды, это наши мирские попечения. Если вся наша жизнь будет состоять только из них, то такая жизнь будет несладкой. Если у нас будет только один крем, то есть только одна молитва с утра до ночи, что в нашей жизни фактически невозможно, то это тоже будет неправильно, да и не получится. А у нас всё должно быть гармонично и размеренно — наши труды должны переплетаться с молитвами. Причем не обязательно с продолжительными — можно с совсем краткими: ‘Господи, благослови. Господи, помоги. Господи, благодарю’. ‘Отче наш’. Молитва Иисусова. И так наши труды, перемежаясь и переплетаясь с молитвами — это и будет сладкий пирог для Христа“. Я спросил: „А что же такое пудра?“ — „А пудра — это смирение. Потому что если труды и молитва будут без смирения, тогда, как говорили оптинские старцы, есть смирение — всё есть, а нет смирения — ничего нет“» (архимандрит Мелхиседек (Артюхин)).
Тому же архимандриту (в то время еще игумену) Мелхиседеку батюшка однажды рассказал притчу, основанную на своем детском воспоминании:
— Вы знаете, однажды в России до революции был такой аттракцион: на ярмарку часто приезжал цирк, и в этом цирке были разные представления. И вот одно представление, один аттракцион назывался следующим образом: «Живой Петр I за 20 копеек». Была устроена палатка, в палатке была устроена огромная подзорная труба, заходил человек, и он начинал смотреть в эту подзорную трубу, чтобы увидеть живого Петра I. Обслуживающий персонал говорил: «Ну, настраивайте». Он настраивал. «Еще сильнее настраивайте». Он еще сильнее настраивал. И тогда, когда уже ничего не получалось, у него спрашивали: «Ну, что? Видишь?» — «Нет, ничего не вижу». И тогда ему говорили: «Ну,
