― Вот если бы мы все могли писать так ясно, просто, доходчиво и. глубоко, как Иван Васильевич, насколько быстрее пошла бы наша работа.
Президиум Академии наук, учитывая совершившееся, освободил Ивана Васильевича от обязанностей директора Института истории естествознания и техники и перевел его на работу в Институт философии в качестве зав. сектором философии естествознания.
А мне пришлось заниматься ликвидацией его взаимоотношений с прежним институтом, в частности, окончательными расчетами по зарплате. По нашим подсчетам выходило, что Ивану Васильевичу причиталось одиннадцать тысяч с небольшим. Каково же было мое изумление и негодование, когда увидела, что мне выдают что-то около трех тысяч, объяснив, что сделано это по указанию Голубцовой. Тогда я ворвалась к ней в кабинет, требуя указать причины такого обсчета. Спокойно, с какой-то издевательской усмешкой она сказала:
― Вы что, хотите получать вторые отпускные?
― Но позвольте, он же работал все время, хотя по чисто «бухгалтерским» соображениям отпускные получил, с тем что за это время получит зарплату!
― А где об этом приказ ― о возвращении из неиспользованного отпуска?
Побежала, привела в кабинет главбуха, тот подтвердил, что такая договоренность действительно была.
― А чем можно доказать, что он в январе работал, а не отдыхал?
― Но он подписывал все бумаги по финансам за январь, ― сказал главбух.
― Ну, об этом мы еще с вами поговорим, ― сказала она угрожающе, и главбух немедленно ретировался.
Я выскочила из кабинета и наткнулась на ученого секретаря института Ашота Григорьяна.
― Послушайте, вы можете подтвердить, что Иван Васильевич в январе работал, а не отдыхал?
― Конечно, конечно, ― отвечал он мне, в то время как я уже втащила его в голубцовский кабинет.
― Так вы, товарищ Григорьян, собираетесь утверждать, что Кузнецов в январе не отдыхал, а работал, и вы в этом уверены? ― раздельно и злобно проговорила она, сверля его глазами. И Григорьян залепетал, заметался:
― Нет, конечно, твердо я этого не помню.
― А приказы, приказы за это время кто по институту подписывал? ― закричала я и, влетев к секретарю, схватила папку, которая лежала на столе, и стала листать перед Валерией Алексеевной и показывать, что все бумаги за этот период подписаны им.
― Ну, это тоже не доказательство, он ведь и сидя дома любил подписывать все бумаги, ― нагло ответила она, ― а вот главной бумаги о возвращении из отпуска ведь нет?..
Ах, Ваня, Ваня, невинное ты в бюрократизме дитя! Я с самого начала конфликта подозревала, что такой бумаги в делах нет. Когда он в конце декабря принес так называемые «отпускные» деньги и рассказал, что пошел навстречу просьбам бухгалтера, а в отпуск на самом деле не собирается, я ему сразу сказала:
― После Нового года, приступая к работе, издай приказ в отмену того, по которому получил отпускные, иначе могут быть недоразумения.
― Какая ерунда, ― ответил он. ― Ведь все будут видеть, что я на работе, а не в отпуске.
― Но я прошу тебя, оформи это дело, ― почему-то тревожилась я.
Он со смехом обещал. И вот, оказывается, не сделал, понадеялся на людей, а они все его предали. Конечно, этого бы не случилось, если бы не его «мобилизация» в авторский коллектив! И я решила поменять тон разговора с «мадам».
― Вы понимаете, он не стал писать этот приказ потому, что не придавал ему значения, положился на людей, которые знали и видели, что он по-прежнему посещает институт и никуда не ездил отдыхать.
И тогда она неожиданно сменила гнев на милость:
― Хорошо, мы постараемся разобраться в этом деле, но было бы лучше, если бы он приехал сам, а не присылал вас.
― После истории в райкоме у него тяжелый гипертонический криз, он не встает с постели, видите, доверенность заверена врачами!
― Ах, так ― ну хорошо, приходите послезавтра.
Пришла ― к расчету выдают семь тысяч. Не выдержала ― вновь ворвалась к ней:
― Почему решили, что он две недели был в отпуске, ведь это неправда. И одного дня не отдыхал!
― А люди говорят другое, ― зло ответила она, уткнувшись лицом в стол.
Тут я так хватила кулаком по столу прямо перед ее лицом, что она отпрянула от стола.:
― А я верю в возмездие! ― крикнула я и выбежала из кабинета.
Сражаться за остальные три-четыре тысячи, конечно, было бессмысленно...
Ване я даже не рискнула рассказать об этом инциденте, сказала, что расчет произведен нормально. Радовало, что высказала этой злобной бабе свое возмущение и презрение и что теперь не тридцатые годы, когда Сталин и его приспешники типа Маленковых расправлялись с неугодными им людьми. Мстительная и мелочная по натуре, эта женщина не оставила бы нашей семьи в покое, заслала бы нас куца подальше, но после 30 июня ― дня публикации статьи «о культе личности» ― я не боялась даже жены заместителя премьера..
Я моталась в «Узкое» почти каждый день ― иногда на автобусе, отнимавшем много времени, а потому чаще на такси, что здорово подрывало наш сильно «похудевший» бюджет. Тревожно и нерадостно протекало это лето ― 1956-го года. Отходила душой только в те вечера и выходные дни, когда, приехав в «Узкое», видела радостное лицо Вани, спешившего мне навстречу.
Серый «Москвич»
Работа над книгой по философии была наконец закончена, и поздней осенью мы отправились в отпуск в Сочи вместе с Людмилой Копниной. В отпуск ехали «дикарями». Сняли две смежные довольно большие комнаты и зажили весело и бездумно.. Как-то в парке встретили Веру Руссо, редактора нашей киностудии. И вот как она рассказывала остальным моим сотрудницам об этой встрече:
― Иду и вижу Раису Харитоновну, Ивана Васильевича и удивительно красивую женщину с ними. И что же вы думаете? Раиса Харитоновна подошла ко мне, и мы пошли с ней впереди, разговаривая о наших новостях и делах, а Иван Васильевич подхватил красавицу под руку и пошел с ней сзади нас, оживленно беседуя. Раиса Харитоновна хоть бы оглянулась на эту картину. Больше того, я узнаю, что эта красавица и живет с ними вместе. Ну уж нет! Я бы ни за что своему любимому мужу не позволила этого.
И правда, они так все удивились этому сообщению, так удивились... А я подумала про них, в особенности про Веру: «потому-то ты и развелась и живешь с ненадежными любовниками».
Я чувствовала и знала, что он любит и полностью доверяет мне ― так же как доверяла ему я. С большим раскаянием вспоминаю, как волновали меня ухаживания других мужчин в те годы, когда жила с Аросей. Но как равнодушна стала я к проявлениям мужской симпатии ко мне при жизни с Ваней. Он дал мне в жизни все, что может только желать женщина, ― страсть и любовь, постоянную атмосферу внимания, заботы и ласки. Я не помню такого случая, чтобы он не выскочил из комнаты, услышав, что я пришла с работы или еще откуда-то, не поцеловал меня, не снял бы с меня пальто, а то и обувь. Обычно я уходила на работу раньше, и он, если не был болен, отрывался от книги или статьи, и каждый раз «провожание» было долгим... И так все двадцать семь лет, что мы с ним прожили вместе. За все эти годы у нас не было ни одной ссоры, лишь иногда, когда я в чьем- то присутствии неудачно что-нибудь «ляпну», он посмотрит на меня строго, и я уже знала: когда останемся одни, обязательно припомнит мне это, но так мягко и любовно, что я никогда не обижалась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
