Ровно в 5 часов я садилась в машину, которую приводил Эдик, и мы отправлялись с ним на свидание. Больные долечивались здесь в прекрасных условиях. Высокий сосновый бор на берегу тихой Клязьмы вплотную обступал необыкновенно красивый двухэтажный деревянный особняк с огромной верандой. Когда-то этот дом принадлежал московскому «королю чая» Высоцкому. Превосходен был интерьер, отделанный деревом изумительных тонов.
Однажды Ваню навестил Георгий Федорович Александров. Он приехал из Минска, где в университете заведовал кафедрой философии. Его блестящая карьера начала меркнуть после выпуска книги о западной философии, в которой нашли много ошибок, самая главная из них ― слишком объективные описания и оценки достижений западной философии: Гегеля и других иностранных философов. Одно время он был директором Института философии АН СССР (тогда- то и Иван Васильевич перешел после защиты диссертации в этот институт). Затем Александров был назначен Министром культуры, и я как бы попала под его начало ― ибо работала в этой же области. Мне запомнилась наша встреча с ним на новоселье у профессора Г. В. Платонова. Георгий Федорович приехал в самый разгар веселья, быстро присоединился к пирующим и пил только водку. Когда провозглашали тост за его здоровье с пожеланием расцвета культуры под его эгидой, он вскочил на табурет и, высоко подняв бокал, закричал:
― Все мы ходим под ЦК, то вознесет оно высоко, то в бездну сбросит без труда!
Слова его, к сожалению, оказались пророческими. Очень скоро он был снят с поста министра культуры. В постановлении ЦК сурово обсуждалось «аморальное поведение» Александрова. Он обвинялся в несметном количестве грехов: в кутежах у какого-то типа на даче, которого за это даже судили; в содержании Аллы Ларионовой на казенный счет во время ее поездок в Ленинград и другие города ― и прочее. Его связь с Аллой подтвердилась самым неожиданным для меня образом.
В 1963 году, когда Ваня лежал в академической больнице со вторым инфарктом, одна врачиха, очень расположенная ко мне, рассказала, как все врачи больницы были тронуты тем, что, узнав о смерти Александрова, Алла пришла вечером в больницу, буквально вымолила себе право просидеть всю ночь в морге и ушла оттуда лишь утром. Он умер от цирроза печени в 1962 году ― спился в Минске, где жил без семьи, отказавшейся уехать из Москвы.
Но когда мы встретились в 1957 году в Болшеве, он выглядел отлично, был весел, много шутил и совсем, казалось, не унывал. Жизнь в Минске нахваливал. Потом уже я узнала, что он ходил в ректорат МГУ, где униженно просил, чтобы его дочь, поступавшую в университет, не заваливали на экзаменах только за то, что она носит его фамилию.
Бывали у Вани Б. М. Кедров, Н. Ф. Овчинников, Майстров, Мелюхин, Щекина и многие другие его друзья и ученики, так что он, казалось, не скучал. Однако стоило мне сказать, что в день, когда к нему собираются друзья, мне, может быть, не приезжать, он просто схватывался за сердце:
― Этот день будет для меня пустым.
И я шла подчас на поистине героические ухищрения, но в Болшево прибывала в срок.
Однажды мы с Эдиком опоздали, может быть, минут на тридцать, а Ваня уже волновался, хотя был не один ― его «развлекала» довольно миловидная, но хромая женщина. Это была Вера Федоровна Коростелева. Ваня нас познакомил. Оказалось, что работала она медсестрой в поликлинике Академии наук, но пока жила здесь в связи с перенесенной операцией, которая должна была восстановить у нее нормальную походку. Эта операция была уже седьмой по счету. А Ваня очень жалел одиноких и тем более обиженных судьбой женщин ― недаром в его обширном, но больном теперь сердце «приютилась» не только она, но и Вера Евсеевна ― родная тетя моего Ароси, и все мои подруги: вечно жалующаяся на жизнь Соня Сухотина, тяжело больная Изабелла и жизнерадостная Рита.
Вскоре по Ваниной просьбе мы перевезли Веру Федоровну в Москву, в ее крошечную комнатушку. Записала ее телефон ― очень уж она настаивала.
Широка страна моя родная
Иван Васильевич вернулся из санатория в конце октября, когда я «судорожно» работала над выпуском фильма к 40-летию Октября. Личной ответственностью, как его редактора, «наградил» меня министр Н. А. Михайлов.
А случилось это так. Прослышали мы на студии, что американцы сделали фильм с «эффектом присутствия», при котором зрители как бы участвуют во всем том, что им показывается на экране. Загорелся этой идеей и наш главный инженер Вайнберг, придумал аппаратуру и сделал пробные съемки мчащихся глиссеров на Черном море и гонки автомашин в горах Кавказа. Эффект был потрясающий, и мы задумали снять широкоформатный фильм, куда собирались включить и эти кадры. Заказали сценарий Л. Зорину, он написал, по нашему мнению, хороший сценарий, его утвердили во всех инстанциях и приступили к съемкам, которые поручили двум молодым режиссерам. И вдруг меня и замдиректора Варенцова вызывают к министру (наш главк подчинялся тогда Министерству культуры СССР). Он принял нас в кабинете и с ходу произнес целую речь о том, что наш сценарий ему не понравился, но идею создания широкоформатного фильма он одобряет.
― Я целый выходной день думал, ходя по саду, каким должен быть этот фильм, ― и изложил нам «свой» замысел.
― Да это же будет обыкновенный видовой фильм, ― осмелилась возразить я.
― Ну и что же? Зато мы покажем нашу родину во всей ее красоте и широте. Я придумал уже и название к фильму: «Широка страна моя родная» («Очень оригинально!» ― подумала я). ― А главное ― нужно сделать фильм к 40-летию Октября.
Мы ахнули. Ведь разговор происходил в мае. Но все наши возражения и аргументы со ссылкой на то, что американцы делали фильм четырнадцать месяцев, вызывали у него только раздражение.
― Под личную вашу ответственность я поручаю вам выпустить фильм к 40-летию Октября, это политика, ― заключил он нашу, по сути, одностороннюю беседу.
Я невольно сравнивала этот тон с тем, робким, которым разговаривал парень, приехавший к Менджерицкой в эпоху «призыва ударников в литературу» и хлопотавший об издании своей первой книжки. Потом он стал редактором «Комсомольской Правды», секретарем ЦК ВЛКСМ после Саши Косарева (злые языки утверждали, что Михайлов приложил немало усилий, чтобы причислить к «врагам народа» любимца комсомола Косарева, конечно, сегодня реабилитированного).
Мендж рассказывала, что, когда был арестован ее муж, она в отчаянии бросилась к Михайлову просить о помощи, но встретила исключительно холодный прием и поняла, что былые заверения в искренней дружбе были лживы, и даже не решилась рассказать, с чем пришла. После Пономаренко и Александрова Михайлов стал Министром культуры СССР. Окончил свою карьеру в роли посла не помню какой страны...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
