Сухомлинов, родившийся в 1848 г. в семье мелкопоместного дворянина, сделал выдающуюся военную карьеру. Он почти с отличием окончил Академию Генштаба и завоевал себе репутацию храбреца в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. К 1904 г. он был генерал-лейтенантом, командовавшим важным Киевским военным округом. Когда в Киеве начались беспорядки после Русско-японской войны, Сухомлинова сделали генерал-губернатором большей по площади территории, в которую входит большая часть современной Украины. Он восстановил закон и порядок и положил конец позорному и жестокому обращению с местными евреями, за что многие консерваторы так и не простили его. Он также влюбился в замужнюю красавицу, много моложе себя, которая стала его третьей женой. Их роман и ее последовавший развод вызвали громкий скандал, а ее ненасытные требования предметов роскоши привели к разговорам о коррупции, которые всегда сопутствовали Сухомлинову. «В генерале Сухомлинове есть нечто, что заставляет человека чувствовать себя неловко, – сказал посол Франции в Санкт-Петербурге Морис Палеолог. – Шестидесятидвухлетний мужчина, раб хорошенькой супруги моложе его на тридцать два года, умный, талантливый и хитрый, раболепный перед царем, друг Распутина, окруженного чернью, который служит посредником в его интригах и лживости, он представляет собой человека, который утратил привычку к труду и копит всю свою силу для супружеских радостей. У него вид хитреца, глаза которого всегда блестят, внимательно следя за вами из-под тяжелых складок век; я знаю немногих людей, которые внушают больше недоверия с первого взгляда»[973].
Сухомлинов продержался на своей должности до 1915 г., потому что пользовался поддержкой царя, но это было сомнительное благо. Николай не был чересчур покладистым хозяином и в страхе за свою собственную власть стравливал своих министров друг с другом. И хотя был непрофессионалом в военных делах, он чувствовал себя обязанным вмешиваться в них, как носитель верховной власти. В 1912 г. он положил конец дебатам о стратегии и тактике, сказав: «Военная доктрина состоит в том, чтобы делать все, что я прикажу»[974]. И хотя Сухомлинов пытался координировать советы, которые получал царь, даже ему не удалось изменить хаотический и непоследовательный характер процесса принятия решений, и военные продолжали утаивать важную информацию от гражданских руководителей страны. В 1912 г., например, русские и французские военные договорились, что не будут передавать детали своих военных соглашений российскому премьер-министру[975].
В годы, непосредственно предшествовавшие Великой войне, Сухомлинов переосмысливал прежнюю точку зрения на то, что Россия должна считать своим главным врагом Японию. Более того, неспокойная обстановка на Балканах обращала внимание России на запад, и французы, что неудивительно, это поощряли. В случае начала всеобщей войны Франции нужно было, чтобы русские первыми напали на Германию на востоке, чтобы снять давление на французские войска на западе. Годами французы использовали свою финансовую власть над Россией, которая остро нуждалась в иностранных займах, чтобы убедить своего союзника дать обязательство совершить такое нападение. Французы также изо всех сил старались сделать так, чтобы на их займы, выдаваемые на развитие железных дорог в России, строились такие железнодорожные ветки, которые могли бы быстро доставить русские войска к границе с Германией. В то время как русское руководство часто возмущалось требованиями французов, к 1911 г. русский Генеральный штаб уступил и пообещал Франции, что Россия нападет на Германию в Восточной Пруссии через пятнадцать дней после начала войны. Это обещание неоднократно повторялось до самого начала войны, хотя среди русских руководителей были такие, которые считали, что это ошибка и интересы России состоят в том, чтобы по возможности избежать войны с Германией и в любом случае сосредоточиться на своем главном враге – Австро-Венгрии[976].
У России было несколько стратегических вариантов действий на западных границах: вести оборонительную войну до тех пор, пока вновь не удастся обрести готовность контратаковать; сосредоточить направление своего главного удара на одной из двух участниц Двойственного союза – Австро-Венгрии или Германии либо воевать с ними обеими одновременно. Если взглянуть на ситуацию в ретроспективе, то сильная оборона и отступление российских войск в глубь своей обширной территории на первом этапе с сильной контратакой против каждого врага по отдельности были бы самым разумным сценарием для России. Однако к 1912 г. военные полностью исключили оборонительную войну и с воодушевлением приняли европейскую концепцию войны наступательной. Собственная недавняя война России с Японией показала, что русские войска проиграли, потому что сидели и ждали, когда нападут японцы. Теперь же военное обучение, устав и предписания делали упор на наступление и обращали мало внимания на оборону[977]. На Черном море Россия также планировала десантные операции в северной части Босфора с целью получения контроля над крайне важными проливами, ведущими из Черного моря, – и это несмотря на то, что российский Черноморский флот был слабым и не имел соответствующего транспорта для переброски войск[978]. Между 1910 и 1912 гг. шло интенсивное обсуждение стратегии на высшем уровне российского военного командования. Одна группа военачальников считала, что Россия имеет моральные обязательства перед Францией и должна сначала нанести массированный удар по Германии. Сам Сухомлинов все больше и больше видел в Германии главного врага России[979]. Ее оппоненты хотели сосредоточить все силы на Австро-Венгрии, отчасти потому, что та была главной соперницей России на Балканах, а отчасти потому, что русские военные были уверены в том, что могут разгромить ее армии, чего они не считали возможным в случае с Германией. Русские военные испытывали здоровое, возможно, несколько чрезмерное уважение к германской военной мощи и военному искусству. Они были склонны расценивать сравнение себя с немцами во всех отношениях не в свою пользу – что правящие классы в России делали веками[980]. Один французский офицер был поражен тем, насколько мало ненависти к немцам было у его русских коллег[981]. Более того, несмотря на шпионскую деятельность Редля, русские недооценивали количество войск, которые Австро-Венгрия могла выставить на границу в Галиции, и полагали, что у России там будет значительное преимущество. Русские также ожидали, что в конечном счете Австро-Венгрия не справится с решением проблемы национальностей – славяне и венгры, проживающие в империи, восстанут, когда начнется война[982]. Наконец – и это тяжким грузом висело на русских – если австрийцы, которые должны были перейти в наступление через пятнадцать дней после начала войны, изначально добьются успеха, то польские подданные России тоже вполне могут воспрянуть духом и восстать. Как сказал начальник русского Генерального штаба своему французскому коллеге в 1912 г.: «Россия не может позволить себе понести поражение от австрийцев. Моральный эффект от этого был бы гибельным»[983].
На встрече в феврале 1912 г. под председательством Сухомлинова военные добились компромисса «направить главные силы против Австрии, но не отказываться совершенно от наступления в Восточной Пруссии»[984]. Как сказал позже один русский генерал, это было «самое плохое решение из всех»[985]. Новый военный план России 19А предусматривал мобилизацию и заблаговременное нападение и на Австро-Венгрию, и на Германию и делил русские войска таким образом, чтобы ни на одном театре военных действий у России не было решающего преимущества. Вдобавок, в то время как враги России на шестнадцатый день с начала войны окажутся полностью готовы, у России будет на месте лишь половина ее вооруженных сил. Начав наступление на севере, Россия создавала для себя еще одну и, как оказалось, опасную проблему, так как двум ее армиям на севере предстояло обходить с той или иной стороны укрепленные позиции немцев на Мазурских озерах в Восточной Пруссии[986]. И хотя имелся еще вариант – план 19Г, согласно которому Россия оставалась в обороне по отношению к Германии и отправляла большую часть своих войск для нападения на Австро-Венгрию, этот план так и не был досконально разработан. У военных также не было плана мобилизации против всего одного врага. В переломный момент 1914 г. российское руководство обнаружило, что оно связано обязательством напасть и на Германию, и на Австро-Венгрию.
