Младопитатель не похвалил.
– Это, – говорит, – у тебя нехорошо от ученых рассуждений развилось. Надо так, чтобы всякий отрок от младых ногтей особо себя понимал и жил всяк по своей вере.
Мастер не согласился и сказал:
– Я этого внушать не могу.
Стали друг другу отвечать и спорить, но согласиться не могли: и у одного и у другого на все нашлись доказательства.
Младопитатель только тем взял верх, что сказал:
– Ты меня должен слушаться: я – начальник, и твои рассуждения мне знать не нужно.
Тогда Панфил ответил:
– Хорошо, если все по твоей воле должно делаться, то тебе действительно от рассудка приводить нечего; но ты помилосердствуй – не понуждай меня разлучать детей. Мои ученики еще молоды, и у них слабый, лысый размысл ребячий. Когда они придут в возраст и разумом окудрявятся, тогда они сами, по своим смыслам в вере, разберутся, а пусть добрый навык согласия детского при них останется.
Младопитатель опалился гневом:
– Что такое есть земное согласие?! Надо достигать истины.
А Панфил опять просит.
– Да ты взгляни, – говорит, – на ребяток-то: ведь они теперь все еще молоды летами и умом все лысы, не крепки, – ничего того, что больших понятий требует, они понимать еще не могут. Помилосердуй, пожалуйста, оставь разделение их надольше, а пока пусть они все вместе учатся, пусть от младых ногтей обыкнут соблюдать мир душевный и друг к другу общую любовь. Тогда и разница в особливых понятиях не разъединит сердец их.
Младопитатель головой замотал.
– Нам твое рассуждение, – говорит, – теперь не под стать. Мы теперь заводим все по-своему, и скоро во всем свете все будет только по-нашему. Что мы хотим, то всякий должен от самых молодых ногтей постичь и это передо всеми на вид оказывать. А ежели кто рассуждает так, как ты судишь, то тот теперь к делу ненадежен, и я тебе так учить не позволю.
Панфил подул в свою бороду, вздохнул и молвил:
– Значит, быть по-твоему. На тебе власть, и я тебе покоряюсь. Не позволяешь мне так вести, как я умею, то и не надо: я свою школу прикончу и учеников отпущу.
– Да, отпусти, – отвечал младопитатель, – а чтоб и другим не повадно было, я твои двери на семь печатей припечатаю.
И припечатал. Школа прикрылась. А Панфил созвал детских отцов и говорит:
– Вот вышел такой приказ, которого я исполнить не могу, и младопитатель школу мою припечатал. Ведите теперь каждый свое дитя к другим мастерам по разделению веры вашей. У меня они худу не научились, а там дай им Бог научиться еще лучшему.
Пожалели отцы, что надо брать детей от кроткого Панфила, однако подчинились, чему надо, и развели детей в другие школы, каждый по разделению вер своих.
Глава пятая
Мальчики Федор и Абрам тут только впервые разлучились. Отвели Федора в особливую школу для христиан, где был учитель, который почитал себя всех праведнее, а Абрама отец свел в хедер[120] к жиду, который считал себя всех умнее и из всех созданных чище. Он весь жидовский талмуд выучил и наизусть знал все правила, по которым все люди другой веры почитаются «погаными».
Оба новые учителя на самом первом шагу сказали своим ученикам, чтобы никто с учениками из чужих школ и в шутку не баловал, а если кто не послушается и станет играть, тому в школе лозой пригрозили.
А чтобы дать детям растолкование, один сказал:
– Бог только с одними с нами в самом лучшем роде обходится и одно наше все чистое, а всех других Бог гораздо меньше нас любит, и все другие – поганые, а все, что при них есть, это тоже все поганое. Что у них есть, все надо отнять да снести освятить и потом себе взять. Тогда оно очистится, а самому с погаными после того опять не знаться. Кто же с ними по простоте поведется, тот сам опоганится, и Бог за него не станет заступаться, а я без всякого милосердия лозой застегаю, а потом отдам его другому начальнику, а другой отдаст его еще третьему, и дойдет до того, что ему на свете живым не остаться. А потом его после смерти еще на том свете опять будут медным веником в огненной бане парить и посадят на раскаленный железный стул и все будут мучить бесконечные веки.
Другой учитель не уступил этому и тоже одно свое все чистым называл, а чужое все испоганил, и также отданных ему в науку ребят обещался до смерти избить, а после смерти лишить их всех радостей.
Как в первый раз ученики вышли из школ, где услыхали такие наставления, так и почувствовали, что на них взаправду рознь есть. Вместо того чтобы по-ребячьи друг с другом водиться на воле, они сейчас же вспомнили учительское наставление и начали друг против друга становиться и покрикивать:
– Не подходи: ты – поганый.
А другие отвечали: ты сам – поганый.
Федор слышал, как это говорили про Абрама, а Абрам слышал, как поганили Федора.
Глава шестая
Вернувшись домой, Федор и Абрам в первый раз не знали, можно ли им по-прежнему вместе сойтись.
Похватавши хлебца у матерей, побежали они по привычке на огород, на то самое место, где всегда игрывали; но друг до друга не добежали, а стали одаль, как будто между ними какая-нибудь разметка была положена.
Стоят, жуют и один на другого исподлобья посматривают, а ближе не подходят.
Наконец, один заговорил.
– Нам, – говорит, – теперь заказано, чтобы с вами не водиться.
А другой отвечает:
– И нам то же самое.
Помолчали.
– Про вас наш учитель говорил, что вы – поганые.
– И наш про вас говорил, что вы – поганые.
– Нет, мы не поганые – нам наш Бог особливый закон дал, нам свинью есть нельзя, а вы едите.
– А вы ее отчего не едите?
– Я не знаю.
Опять помолчали.
– А что она, свинья, вкусная или нет?
– Если мать ее с черносливом и маслиной испечет, так она очень вкусная.
Абрам задумался. Ему давно приводилось нюхать носом у Федора, как сладко пахнет свинина с черносливом, и у него теперь под языком защекотало.
Абрам плюнул и сказал:
– Поганое!
Федор говорит:
– Моя мать не печет поганого… А у нас школа лучше вашей.
Отвечает Абрам:
– А наша еще лучше вашей. У нас меламед[121] в сивых кудрях и все знает.
– И наш все знает!
– Наш про вас знает, что вы – поганые, а мы – чистые.
– Да это и наш говорит, что вы – поганые.
– Ну, так погоди, я об этом отцу скажу.
Оба рассказали отцам, а потом сошлись и опять перекоряться начали:
– Отец говорит, что ваш учитель пустяки врет.
– А мой отец говорит, что ваш учитель пустяки врет.
Пошли с этих пор всякий день считаться и скоро после того Федор и Абрам, от рождения своего дружные, начали друг друга поталкивать да с кулаками один на другого наскакивать.
– Ах ты жид! – говорит один.
А другой отвечает:
– Ах ты, гой изуверный!
Пошло дальше в том же роде и у других. Где только встретятся дети разноверных отцов, так уж им и неохота друг с другом в лад между собою забавляться, а охотнее стало мануться, чтобы друг друга осмеять да выругать, и притом непременно как-нибудь самым обидным манером, чтобы чужой веры или отца с матерью коснуться.
Все еще понимали в разности вер очень мало, и то одно только самое поверхностное, а спорили очень много и часто заканчивали свои споры драками.
Глава седьмая
Из-за детей вскоре и отцы начали ссориться, и сами тоже стали учить детей, чтобы не сходились.
– Через вас, дескать, теперь только стала распря.
Федорова мать и Абрамова мать пошли раз на огороды, чтобы поискать сыновей, и видят, что их сыновья стоят друг против друга на меже и толкаются, а у самих у обоих глаза горят и оба друг на друга кулачонки сучат.
Один покрикивает: «Подойди-ка, подойди!» – и другой– тоже.
Матери их развели. Всякая взяла себе под рукав своего и говорят:
– Удивительно, отчего прежде они никогда не ссорились. Это, верно, твой моего задирать начал.
А другая отвечает:
– С какой стати берешь на моего говорить? Мой всегда смирный, а это твой задирает.
Начали спорить: «твой – этакой», а «твой – этакой», и разругались.
– Чтоб нога твоего, – говорит, – на наш огород не вступала.
И другая сказала то же.
И взяла одна камней набрала и стежку проложила, чтобы за этот рядок Федор с Абрамом и переступать не могли. А другая говорит:
– Я сама еще рядок камешков подброшу.
Стали камни швырять, да, в сердцах, одна камнем в соседку попала. Та завизжала.
Кинулись друг на дружку и начали одна на другой платье рвать да в глаза плеваться. Дети за ними. Сделалась драка, и поднялся такой большой шум, что услыхали другие соседи и тоже выскочили на огород смотреть, как две бабы дерутся, а ребятишки им помогают. Услыхали, наконец, и отцы Федора и Абрама, что их жены и сыновья дерутся, и прибежали и стали их разнимать, да вместо того сами подрались. А соседи, которые видели драку, глядят через заборы и руками пока не вмешиваются, но стараются помогать молитвами.
А потом те и другие не вытерпели, перелезли через загородки и стали каждый своими кулаками подсоблять, и вышло общее побоище.
