Вместе с тем городничий хорошо усвоил ту официально-благонамеренную фразеологию, с которой он привык обращаться к начальству. В разговоре с Хлестаковым он беспрестанно прибегает к этим книжно-стереотипным формулам, к льстивому и насквозь фальшивому казенному красноречию: «Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет».
В заключительном монологе городничего, с которым он обращается к зрительному залу, с особенной силой раскрывается его «подноготная». В своем душевном смятении городничий выбалтывает позорную правду, показывает страшный облик николаевской монархии. Городничий обращается к зрителям, – и в этом смелое новаторство Гоголя, – будучи уверен, что он адресуется к кругу своих единомышленников: «Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий! Дурака ему, дурака старому подлецу!» Его при этом особенно тревожит не самый факт обмана, а гласность, возможность, что правда о том, как он был одурачен, станет всеобщим достоянием: «… мало того, что пойдешь в посмешище – найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно: чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши». В отчаянии и злобе городничий обращается к зрительному залу, видя в нем таких же городничих и чиновников, преданных власти: «Чему смеетесь? над собою смеетесь!.. Эх, вы!..» Это замечательная по своей сценической смелости реплика еще раз с необычайной силой подчеркивает типичность происходящего, беспощадность того разоблачения, которое подрывает самые основы господствующего режима.
Недалеко ушли от городничего и остальные чиновники города, живущие по тем же неписаным «законам» бюрократической «науки». Они так же, как и городничий, смотрят на службу лишь как на возможность личного обогащения. И у них «рыльце в пушку», и они такие же хапуги и корыстолюбцы, как городничий, только помельче и потрусливее. Гоголь наделяет их индивидуальными чертами, показывает характер каждого жизненными, ему одному свойственными красками. Попечитель богоугодных заведений Земляника, по словам Гоголя, «неповоротливый и неуклюжий человек», «при всем том проныра и плут». Во «вверенной» его попечению больнице больные ходят черные, как кузнецы, и мрут, как мухи. Но Земляника не только плут и казнокрад. Он и «проныра», интриган, сплетник, добровольный доносчик.
Угодливая интонация опытного в житейских и служебных казусах Земляники раскрывает самую сущность характера этого подлого очковтирателя, подхалима и ябедника. Лицемерно-лебезящий тон сочетается в его речи с казенно-верноподданнической фразеологией, с фальшивым добродушием. В ответ на замечание Хлестакова, сытно позавтракавшего в больнице, что больных там оказалось немного, Артемий Филиппович без запинки врет: «Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уже так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, – может быть, вам покажется даже невероятным, – все, как мухи, выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров, и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком».
При разговоре с «ревизором» с глазу на глаз Земляника доносит и клевещет «для пользы отечества» на своих сослуживцев, сообщая о «предосудительном поведении» судьи, проводящего время в обществе жены Добчинского, у которого все дети, «даже девочка маленькая, как вылитый судья». Из этих, казалось бы, случайных и беглых упоминаний вырастает необычайно типическая и конкретная картина жизни и нравов всего города!
Судья Ляпкин-Тяпкин – собачник и страстный охотник. Он искренне считает себя честным человеком, так как взятки берет только борзыми щенками и, пользуясь своим положением, травит зайцев на полях и истца и ответчика. Вместе с тем судья, как указывает Гоголь, прочитал пять или шесть масонских книг и потому «несколько вольнодумен», составил свою доморощенную «теорию» о сотворении мира. Правда, «вольнодумство» Ляпкина-Тяпкина сказывается лишь в любви к туманным и нелепым рассуждениям и мало общего имеет с «вольтерианством», в котором упрекает его городничий. В образе Ляпкина-Тяпкина дана злая пародия на выродившийся дворянский либерализм, на незадачливых последователей масонства. Судья – полнейший бездельник, и, при всем своем «вольтерианстве», он потакает городничему, прикрывая его плутни.
Образ почтмейстера Шпекина прекрасно передает ту скудость интересов, ту убогую атмосферу провинциальной жизни, в которой возвышенной поэзией кажутся пошлые и цветистые фразы из писем провинциальных поручиков пироговых. Почтмейстер даже на память, как стихи, цитирует «перлы» красноречия из таких, незаконно прочитанных им, писем: «Жаль, однако ж, – обращается он к чиновникам, – что вы не читаете писем. Есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет»… с большим, с большим чувством описал». Простофиля почтмейстер, однако, не только «романтик» чужих писем, он живет теми же неписаными правилами круговой поруки и взяточничества, что и остальные чиновники.
Столь же малоутешительную картину представляет и уездное дворянство. Это прежде всего ничтожные и глупые сплетники Добчинский и Бобчинский, разносящие от безделья городские новости. Они – типическое воплощение внутренней пустоты, праздности и пошлости провинциального мирка. Эти, обычно находящиеся на заднем плане, городские сплетники приобретают известное значение и вес, лишь обогащаясь какою-либо новостью, которую они и спешат выложить поскорее. Духовное уродство, внутренняя нищета этих персонажей выражаются и в бедности их языка, в их косноязычии, в самом построении фраз, в дефективности речи.
Если «мечта» городничего «влезть в генералы» – мечта о власти и чине, то честолюбие Анны Андреевны более «тонкого» характера. Провинциальная кокетка и модница, она мечтает о «светской» жизни, о роскошном будуаре, о знакомых «с самым тонким обращением: графы и все светские…», чтобы ее дом «был первый в столице», чтоб у нее в комнате «такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза…» Городничиха не менее черства и эгоистична, чем ее муж. Воображая себя «генеральшей», она становится претенциозно спесивой и заносчивой. В ответ на угодливые просьбы чиновников похлопотать о них в дальнейшем в Петербурге, Анна Андреевна презрительно замечает: «Да ведь не всякой же мелюзге оказывать покровительство». Все ее интересы сосредоточены вокруг сплетен и волокитства. Несмотря на годы, Анна Андреевна только и думает об адюльтере, считая себя неотразимой красавицей, не стесняясь вступить в соперничество с дочерью. Такова разнообразная и вместе с тем отталкивающая галерея представителей «высшего круга» провинциального города, типичного для всей России той эпохи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
