Вот в такой обстановке в середине июня состоялось заседание Коллегии МИД. Зал, где она проходила, напоминал в миниатюре зал заседаний Политбюро. Такой же длинный стол, покрытый зеленым сукном, за которым в определенном строгом порядке сидели члены Коллегии. Поперек него — стол для министра. Позади — деревянный барельеф Ленина с каким — то подозрительным прищуром, глядевшего в зал. Ну а по бокам и сзади — стулья для приглашенных.
Шеварднадзе начал издалека — стал рассказывать, какое большое значение Горбачев придает внешней политике и МИДу. По его словам, МИД — учреждение дорогое, но не дороже наших государственных интересов. Под этим углом зрения министр один за другим стал перечислять основные направления советской внешней политики. Все вроде бы было хорошо, но, дойдя до Стокгольмской конференции, махнул рукой:
— Нет смысла говорить о Стокгольме — ничего, кроме критики, положение дел там не вызывает. Я не удовлетворен работой главы делегации в Стокгольме. Он выступает в роли регистратора событий. Инициативных предложений не вносит — поэтому и нет прогресса на переговорах. Нас тревожит большой разрыв между предложениями, заявленными с трибуны съезда партии, и тем, что лежит на столе переговоров. Это мы чувствуем и глубоко переживаем. Найдем ли мы выход из тупика на переговорах — не знаю.
Вот с таким горьким напутствием, но опять без директив, делегация уезжала в Стокгольм на предпоследний XI раунд переговоров.
Г Л А В А 11
ПРОБНЫЙ КАМЕНЬ ГОРБАЧЁВА
Прилетев в Стокгольм, мы ждали с нетерпением, что в Москве вот— вот грянут гром и молнии: Горбачев, наконец, рассердится и накажет нерадивые ведомства, которые не выполняют его указания.
Но Москва молчала. А из полунамеков в телефонных разговорах с МИДом было видно, что импульсов из Кремля нет, и борьба вокруг наших директив на Пятерках постепенно угасает. Между тем, если вычесть перерывы, до финиша оставалось всего девять недель чистого переговорного времени. Американский, английский, французский и немецкий послы буквально осаждали советскую делегацию, предлагая начать выработку развязок. Но наши директивы были для зондажа, а не для ведения переговоров. Посол Гашиньяр был в недоумении:
— На прошлой сессии, — говорил он,— нам казалось, что мы начали деловой разговор о фактической договоренности по ВВС с параметром в несколько сот самолето — вылетов. А теперь ваши представители снова говорят о самостоятельных и функциональных учениях ВВС. Это что, откат назад?
А я не мог сказать ему ни да, ни нет, и только приветливо улыбался, советуя не спешить. А как не спешить, когда времени для выработки соглашения совсем не осталось? Тогда и родилось решение написать телеграмму в Москву: показать ситуацию, в которой мы оказалась, и предложить глубокие развязки, если даже с ними не будут согласны другие члены делегации. Так я и сделал. 16 июня собрал членов делегации и показал им проект.
«Имеющиеся у делегации директивы не обеспечивают выход на достижение договоренности в Cтокгольме. Они не дают развязок основных и нерешенных проблем, и на их основе нельзя установить взаимопонимание с теми западноевропейскими странами, даже нейтральными, которые проявляют заинтересованность в укреплении безопасности и разоружении в Европе.
С учетом этого представляется необходимым внести в нашу нынешнюю позицию ряд корректив, которые позволили бы нам в сотрудничестве с европейскими странами повести дело к выработке итогового документа в Стокгольме. В этом случае США были бы поставлены перед альтернативой: либо пойти на договоренность в Стокгольме, либо взять на себя всю полноту ответственности за провал Конференции».
Далее излагались конкретные предложения об уведомлении о деятельности сухопутных войск с порога в 12 — 16 тысяч человек и 300 — 400 танков, обязательная посылка наблюдателей с порога 18 — 20 тысяч человек и другие серьезные подвижки.[166]
Эта телеграмма, напечатанная в виде исключения на машинке, ходила по кругу, и чем ближе к концу, тем больше мрачнели лица членов моей делегации. Впрочем, ничего другого ожидать было нельзя.
— Если согласны, хотя бы в принципе, — сказал я, — давайте обсуждать и подписывать. Если нет — я направляю ее в Москву за своей подписью. Но я не буду вести дело за вашей спиной и хочу, чтобы все это знали.
Генерал Татарников сказал, что не может подписаться под таким документом. В тот же вечер я направил телеграмму в Москву за одной своей подписью. Но, откровенно говоря, не ждал быстрого ответа, тем более такого:
«Стокгольм. Совпосол (для тов. Гриневского). Вам надо прибыть в субботу, 21 июня, в Москву на несколько дней для участия в работе по подготовке предложений. 19 июня. Ковалев».
Творилось что— то непонятное. Такого еще в нашей практике не было.
* * *
В Москве я сразу пошел к министру. На этот раз он держался приветливо.
— Ваша телеграмма попала в самую точку. На нее обратил внимание Михаил Сергеевич. Он вызвал Зайкова и Ахромеева, дал нагоняй и велел в недельный срок подготовить директивы для делегации на основе выдвинутых Вами предложений. Теперь нужно отстоять эти позиции на Пятерке.
Однако даже из беглого знакомства с материалами ее последних заседаний, было видно, что, несмотря на нагоняй, минобороны ни на шаг не сдвинулось с позиций, которые оно занимало две недели назад. Поэтому на заседании Большой пятерки 21 июня рубка шла отчаянная.
Состав участников был тот же, и распределение ролей примерно тем же. Весь сценарий этого да и последующих заседаний был построен по сюжету деревенской драки, когда одна сторона улицы дерется с другой — что называется «стенка на стенку». Перед началом главные бойцы молча стоят друг против друга, поигрывая мускулами, а между ними носятся мальчишки — подростки и задирают обидными словами. Кто— нибудь из бойцов обязательно не выдержит и даст подзатыльник распоясавшемуся хулигану. Тут же с противоположенной стороны выдвинется мощная фигура — ты чего маленьких обижаешь? И начинается драка.
Так было и на Большой пятерке. Только роль мальчишки — задиры приходилось исполнять мне. Маршал Ахромеев, человек горячий и вспыльчивый, обычно не выдерживал и бросался меня отчитывать. Тут же вступались два дюжих молодца — Шеварднадзе и Зайков. Вес у них был потяжелее — члены Политбюро. Кроме того, за ними маячила фигура самого — Генерального. В общем, в тот день до позднего вечера шла драка, но каких— либо новых аргументов приведено не было. В конце концов, Ахромеев сдался. Правда, Шеварднадзе пытался иногда и убеждать:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
