Шмидт принимает рапорт почетного караула. В. В. Куйбышев, М. М. Литвинов и С. С. Каменев обнимают Отто Юльевича, поздравляют с благополучным прибытием челюскинцев в Москву.
Трудно описать эту встречу… Перрон полон встречающих. Мы попадаем в объятия матерей, отцов, жен, детей, знакомых и незнакомых людей. Бессвязные первые слова, тихие слезы радости, бесконечные букеты цветов, рявкающий оркестр, родственники, вцепившиеся, словно крабы, в своих близких. Пошли…
Впереди Куйбышев, Шмидт, большие люди, которым мы доставили так много хлопот. Путь устлан широкой ковровой дорожкой. Толкаясь и мешая друг другу, трудятся в поте лица своего вездесущие фотографы, припадая на колено в погоне за сверхудачным кадром.
Когда мы вышли на площадь, я даже зажмурился. Море людей, заполнивших площадь, заволновалось. И хотя по дороге от Владивостока до Москвы было много радостных встреч, то, что мы увидели в столице, превзошло все ожидания.
В те годы советская автомобильная промышленность только формировалась, и лишь легковые автомобили отечественного производства ГАЗ-а, в высшей степени скромные, сходили с конвейеров автозаводов. На площади (в те время ни сквера, ни памятника Горькому еще не было, и примыкавшая к ней улица Горького была еще старой Тверской-Ямской) нас ожидало восемьдесят легковых автомобилей самой шикарной, самой знатной тогда американской марки «линкольн». Это были большие черные машины с поднимающимся и опускающимся тентом. Впереди на радиаторе — прыгающая собака. Очень солидный и приметный клаксон. Брезентовые тенты были откинуты, а борта увиты цветами. В ожидании пассажиров они стояли стройными рядами. В первую машину сели В. В. Куйбышев, О. Ю. Шмидт и Н. П. Каманин. Автомобиль долго не мог тронуться с места. Его обступали со всех сторон. Сотни рук засыпали машину и ее пассажиров розами. Со всех сторон возгласы:
— Привет челюскинцам! — Да здравствуют герои летчики! — Да здравствует Шмидт!
Откуда-то появился микрофон, и Отто Юльевич произнес короткую речь, в которой благодарил москвичей за теплый прием.
На речь Шмидта площадь ответила громовым «ура» и взрывом аплодисментов.
Тронувшись в путь, мы проехали под Триумфальными воротами. Этот памятник архитектуры (он перемещен сейчас на Кутузовский проспект) был поставлен в честь победы русского оружия над Наполеоном, в честь солдат русской армии, в 1814 году вступивших в Париж.
В этот день даже Триумфальные ворота помолодели и в полном смысле слова «расцвели». Сверху донизу они украсились цветами. Когда наши восемьдесят «линкольнов» один за другим ныряли в проем арки, сверху посыпались новые порции цветов.
Куда только глаз хватало, по Тверской-Ямской и Тверской (часть улицы Горького между Белорусским вокзалом и площадью Маяковского называлась Тверской-Ямской, а между Маяковской и проспектом Маркса — просто Тверской) были видны бесконечные человеческие головы. По обеим сторонам улицы — конная милиция в белоснежных гимнастерках и таких же сверкающих белизной шлемах. Со всех домов сыпались листовки. Полагаю, что дворники отнеслись к этим листовкам не столь восторженно.
Москвичи, приветствовавшие нас, стояли дисциплинированно и густо. В открытых окнах — радостные лица, машущие платочки… Похожее на кастаньеты цоканье копыт эскортирующей нас конной милиции. Многочисленные портреты челюскинцев в витринах магазинов — поменьше, а просто на столбах — величиной в нормальную простыню. Узнавание доставляло удовольствие, как решение сложнейшего кроссворда, и окончательное решение по вопросу «кто есть кто» выносилось путем открытого голосования. Легче всего узнавали Шмидта, но бороды были не у всех.
Так, наконец, мы прибыли на Красную площадь. Была чудная погода. Из Никольских ворот вышли Сталин, Ворошилов, Калинин, Орджоникидзе и другие руководители партии и правительства. Они поздоровались с нами, и затем все поднялись на мавзолей. Часть челюскинцев разместилась на крыльях мавзолея, часть на ступеньках, где в своей широкополой шляпе, с большими усами, хорошо известными нам всем по фотографиям, стоял Алексей Максимович Горький и плакал, не будучи в силах сдержать своих чувств. Тут я имел честь пожать ему руку.
Начался митинг. От правительства с большой речью выступил В. В. Куйбышев.
— Спасение челюскинцев показало, — сказал Куйбышев, — что в любой момент вся наша страна поднимется на защиту, когда это будет нужно, и что многих и многих героев сможет она дать. Спасение челюскинцев показало, насколько мы можем уже рассчитывать на свои собственные силы, на выросшую у нас свою отечественную технику, насколько успешно мы осваиваем эту технику.
Потом говорили Шмидт, Каманин, Молоков, Ляпидевский, Воронин, Бобров…
Начался парад. Красноармейцы, физкультурники, колонны рабочих, комсомольцев, отряд барабанщиков, почему-то одетых в милицейскую форму, конница, артиллерия, танки…
Слушая ораторов, глядя на проходивших людей и технику, я думал, как быстро все меняется. Каких-то полтора десятка лет назад мы были бедны, как церковные крысы. Драгоценностью выглядела старая паянная и перепаянная кастрюля, а жестяная печка-буржуйка казалась венцом технического прогресса и цивилизации. Как все изменилось…
С ревом и гулом прошла над головами собравшихся воздушная армада. Замыкая строй самолетов, над площадью, сопровождаемый двумя истребителями, летел восьмимоторный гигант «Максим Горький». Истребители эскорта, выглядели рядом с ним крохотными мушками. Для контраста к воспоминаниям о печке-буржуйне лучшего символа новой техники нарочно не придумаешь.
Еще в апреле, через несколько дней после нашего спасения, АНТ-20 (как все самолеты А. Н. Туполева, «Максим Горький» обозначался инициалами конструктора и имел свой порядковый номер) был выведен на летные испытания.
Строили «Максима Горького» в тех местах, где проходила моя юность. Испытывали там, где теперь садятся только вертолеты — на бывшей Ходынке, затем Центральном аэродроме, ныне аэровокзале и вертолетной станции. Для того чтобы преодолеть расстояние между этими двумя точками, самолет разобрали, и целая процессия автомобилей и повозок (об этом даже писали в газете) ночью потащила исполина через Разгуляй, Басманную, по Садовому кольцуй Садовой-Триумфальной, Тверской-Ямской и Ленинградскому шоссе. Чтобы вести самолет на аэродром, пришлось разобрать ворота.
В день нашего приезда «Максим Горький» был впервые показан советскому народу.
Двести тысяч листовок, посыпавшихся на Красную площадь с борта АНТ-20, были рапортом туполевского коллектива народу.
