Двести тысяч листовок, посыпавшихся на Красную площадь с борта АНТ-20, были рапортом туполевского коллектива народу.
Пролетая над орлами, украшавшими кремлевские башни, «Максим Горький» выглядел особенно внушительно. Под картиной можно было смело ставить подпись «Старое и новое».
Для позеленевших от времени орлов, веками державших в лапах эмблемы самодержавной власти, это был один из последних парадов. Вскоре Совет Народных Комиссаров СССР принял решение заменить к 7 ноября 1935 года царских орлов звездами. Кремлевские башни приняли хорошо знакомый нам сегодня вид.
Из далекого Уэллена пришла радиограмма от чукчей, оказавших нам первое гостеприимство на материке. Они поздравляли с благополучным возвращением домой. Большое впечатление произвело поздравление, появившееся в газетах. Знаменитая революционерка Вера Николаевна Фигнер, старая женщина с молодой душой, писала: «Вы явили мужество и солидарность между собой, качества, пример которых всегда помогал мне жить»… Услышать такое от человека, чью волю не смогли сломать зловещие казематы Шлиссельбурга, было очень почетно.
Трогательным был рассказ народного артиста СССР Василия Ивановича Качалова.
«Однажды в феврале я пришел в театр, чтобы сыграть роль „от автора“ в „Воскресении“. Это были первые дни вашего пребывания на льдине, наполненные множеством неясностей и не вызывающие уверенности в будущем. Актеры, люди эмоциональные, волновались.
„Председатель суда“ даже начал путать реплики, а в антракте сказал мне: я что-то „наложил“, но, понимаешь, не мог сосредоточиться. Одна мысль в голове: „Челюскин, льдина… Подумал, и как-то уж очень не по себе стало…“
Я увидел крупные слезы, побежавшие по гримированным щекам моего товарища. Через несколько дней — тот же спектакль, та же сцена. Я заметил необычную оживленность „заседателей“, которым по ходу пьесы полагалось изображать скуку, сонливость и равнодушие.
Я подошел поближе и отчетливо услышал шепоток, никак не предусмотренный Львом Толстым:
— Ляпидевский вывез всех женщин с льдины».
Затем наступила эпоха банкетов. Все жаждали позвать в гости челюскинцев, а, пригласив, считали обязательным признаком хорошего тона не только послушать наши рассказы, но напоить и накормить нас. Делалось все это от души, и мне пришлось изрядно поездить по стране, рассказывая то, что уже известно читателям этих заметок. Конечно, вспоминая об этих встречах, я далек от того, чтобы уделить им большое место, но о некоторых все же надо рассказать.
Вскоре вместе с женами нас пригласили в Ленинград. На перроне, как полагается, блистал медью труб оркестр. Гремел авиамарш «Все выше, и выше, и выше!..» Под этот марш мы бодро сошли на платформу Московского вокзала.
Погода была ленинградская — сырая и пасмурная. Накрапывал дождичек. На Невском перекрыли все движение, и мы, опять на этих знаменитых «линкольнах», только с поднятыми по случаю плохой погоды тентами, покатили на Дворцовую площадь. Машины шли ниточкой, малым ходом, по середине проспекта. Мы протискивались между приветствующими нас ленинградцами.
Ленинградцы стояли под зонтиками. В руках у многих были букеты цветов. Тенты на машинах прикрывали пассажиров только сверху, боковушек не было, и, поскольку машины шли медленно, Шмидта, ехавшего в первом «линкольне», молниеносно завалили цветами.
Не все букеты попадали в машину Шмидта. Часть цветов падала на мостовую, где луж было предостаточно. Эти упавшие букеты кое-кто подбирал и бросал в следующие машины.
Я ехал в седьмом или девятом автомобиле, и на мою долю достались эти подмокшие цветы, не попавшие в первые машины. На Дворцовую площадь мы приехали в совершенно невозможном виде, обляпанные грязью с головы до ног. Прежде чем появиться перед ленинградцами, мы долго и упорно утирали свои физиономии.
На следующий день нас пригласили в Петергоф. В петергофском дворце челюскинцев принимал Сергей Миронович Киров. Хозяин этого званого обеда был в знакомой нам по многочисленным фотографиям гимнастерке. Стол стоял покоем. Во главе стола сидел Сергей Миронович.
Меню было таким огромным, что попробовать можно было от каждого блюда только по самой малой толике. Мы с женой все попробовали, а для порядка даже отмечали карандашом.
После этого впечатляющего угощения мы вышли в зал, и начались танцы. Пол в этом зале — художественное произведение. Разные сорта дерева, мозаика, изумительные узоры. Я стоял недалеко от Сергея Мироновича, когда к нему подошел белый как лунь согбенный старец в ливрее, видимо, царских времен:
— Сергей Миронович, ведь это музейное помещение. Мы посетителей заставляем войлочные шлепанцы надевать, а тут танцуют…
Сергей Миронович внимательно выслушал его и спросил:
— Скажи, старина, царей помнишь?
— Помню, Сергей Миронович, помню…
— Ну, а как цари танцевали? Надевали шлепанцы?
— Нет, Сергей Миронович, цари шлепанцев не надевали…
— Ну и мы не будем надевать.
Пригласили нас в один из крупных городов на Волге. Принимали нас в здании, где в старые времена было дворянское собрание. Зал с колоннами из настоящего мрамора. Зашторенные окна, полумрак. На улице жара, а в зале прохладно. Как фирновый снег, блистают накрахмаленные салфетки. Глядя на все это великолепие, мы сразу же обратили внимание, что на столе, только бутылки с шампанским. Обращаемся к официантам:
— Нельзя ли попросить какой-нибудь минеральной водички или лимонада?
— Нет, ни воды, ни лимонада нет.
Короче говоря, на этом банкете не было ни водки, ни коньяка, никаких вин, никакой фруктовой или минеральной воды. Было лишь одно шампанское. Ох, и хороши мы были!!
Мои описания разного рода пиршеств, имевших место, бледнеют перед тем литературным памятником, который воздвигли этой банкетной лихорадке мои любимые писатели И. Ильф и Е. Петров. Фельетон «Чудесные гости», появившийся в «Правде», повествовал о великой битве редакции газеты «Однажды вечером» с редакцией газеты «За рыбную ловлю», — битве по поводу челюскинцев.
Чудесных гостей пригласила газета «Однажды вечером». Редакция готовилась к их встрече, как могла.
«…из комнаты, на дверях которой висела табличка „Литературный отдел и юридическая консультация“, исходил запах колбасы и слышался отчаянный стук ножей. Там засели пять официантов и метрдотель в визитке. Они резали батоны, раскладывали по тарелкам редиску с зелеными хвостами, колесики лимона и краковскую колбасу. На рукописях стояли бутылки и соусники.
Сотрудники, которые в ожидании банкета нарочно ничего не ели, часто заглядывали в эту комнату и, вдохновившись сверканием апельсинов и салфеток, снова устремлялись на лестницу.
