«Новые веяния» в семейной жизни — в них втянула купца Андрея Белугина (арт. А.Чубченко) его молодая жена Елена Кармина (арт. Е Катышева) — воплощены в спектакле причудливой вязью отношений. От пылкой слепой и безоглядной страсти героя, которая чуть утрированно и темпераментно дается Андреем Чубченко в первом действии до умного трезвения, естественного благородства и «возвращения в себя» во втором. Да, став снова деятельным и самостоятельным, он заставил жену уважать себя, свои семейные принципы и свое купеческое дело.
Актриса гибкая, с большим эмоциональным диапазоном, Елена Катышева более других в этом спектакле должна была быть разнообразной. Ее героиня — вся такая утонченно-прерывистая, насквозь «хорошо воспитанная», насмешливая и «ученая» — чувства нежные, однако, испытывает не к мужу, но к пустому прогрессисту и цинику Агишеву (Максим Дахненко отлично сыграет проходимца, выстраивающего авантюрные ловушки глупым женским сердцам, но и трусливого эгоиста одновременно). Выйдя замуж как бы понарошку (но при этом всерьез поправив свое денежное состояние), она бесконечно щебечет о свободе. Осязательность, сочность и точность картин между родителями Белугина, смотрится контрастом к жизни «свободной жены» с сильным, страстным, но и благородным Белугиным-младшим. Впрочем, он укротит строптивую жену — сцена, когда такую красавицу муж попросту перестает замечать, сыграна не просто психологически точно, но я бы сказала, даже лихо. Истинное наслаждение дает логический и психологический ход спектакля во втором действии. Как известно, для красавицы нет ничего хуже, чем презрение к ней. И… что-то сломалось в героине Елены Катышевой — недоумение и возмущение сменились вниманием. Быть может, впервые она увидела мужа, и тогда в ней пробудилось сердце…
Быт Островского (вновь нарядные, в манере пьесы, но и обжитые павильоны созданы художником В.Г.Серебровским) не освободил его от психологии человека (об антипсихологизме его драм говорили не раз). Напротив, режиссер спектакля, строит его на психологической игре характеров, извлекая из нее комическое и мудрое, основательное и поверхностное. В «Женитьбе Белугина» уловлена в творческие сети тайна сценичности драматурга, как отменно проявлена его мысль о домострое (практикуме строительства «внутреннего дома»). Ведь домострой никогда не стеснял любви — он только страсть «гнул» да утеснял, выравнивал ее в чувство, которого и на век хватит. Для Островского в этой поздней комедии, написанной совместно с Н.Соловьевым вообще были важны новые акценты в его купеческой теме: не «царства хозяев и приказчиков», где «есть нравственная тупость и нет честности», но, напротив, добрые свойства человеческой натуры. Спектакль получился энергичным, молодым и свежим.
«Женитьба Белугина» — спектакль новый, премьерный. «Униженные и оскорбленные» Ф.М.Достоевского были поставлены Т.В.Дорониной в 2000 году. Меня удивила критическая неврастения, начавшаяся тут же в ряде «свободномыслящих изданиях». Главное эстетическое раздражение (о внеэстетических планах по изъятию у театра здания под «новые мюзиклы» я не буду говорить) вызывало наличие в сценографии паперти, распахнутых ворот храма с алтарем, подсвечниками и иконостасом, прямое и ясное разделение в спектакле «зерен» (добра) и «плевел» (зла). В сущности, именно главное и подлинно-новое было критикой заплевано. Но, Бог шельму метит: борцы с «рутиной» такой новизны не хотят и не могут принять. Настоящая новизна этого спектакля как раз и состояла в явной опоре на христианский тип сознания, на православную этику, существенную для автора и театра. Доронинский театр — один из немногих, не боящихся публичного исповедания веры.
Понимать религиозность Достоевского только через популярную «Легенду о Великом инквизиторе» было достаточно в позднее советское время. Понимать страдание героев Достоевского только как «изысканное», эстетически-изощренное готов весь мир — не случайно его герои никогда не покидают сцены. У Достоевского играют «судороги», содрагания, бред и безумие — играют «нервный беспорядок» и «подпольное сознание». Играют болезненность и бунт души. Все это можно «найти» у великого провидца человеческих глубин. Труднее другое: увидеть в писателе «священное измерение таланта», понять природу страдательности его героев современная сцена не спешит.
Конечно, в «Униженных и оскорбленных» еще силен элемент мелодраматичности и сентиментальности, но уже и здесь Достоевский всем своим существом писателя погружен в человеческое страдание как неизбежный, но и такой необходимый источник земной нашей жизни. Христианское понимание страдания означает, что всякое страдание без исключения имеет некий высший смысл. Страдает все земное, — вся «земная тварь», скрывая свою боль или умалчивая о своей скорби, преодолевая страдание в муках или примиряясь с ним в тоске и грусти. Но тайна жизни и тайна героя Достоевского в том, что лучшие его люди умеют страдать достойно и одухотворенно, что возможно только в одном случае. В том случае, если страдание связано с уверенностью — у души есть метафизическая родина (в Боге).
В сущности, в этом спектакле три семейные истории — Ихменёвых, Валковских и сиротки Нелли — стянуты в крепкий узел человеческих отношений, где судьбы «отражаются» друг в друге, где соперницы Наташа (арт. И.Фадина) и Екатерина Федоровна (арт. Л.Голубина) состязаются в благородстве и жертвенности, обе влюбленные не только в Алешу (арт. А Чубченко), но уже и друг в друга. И это очень по-достоевски: скрестить чувства героев настолько, обнажить их мысли друг о друге с такой искренностью, что, кажется, и «шевельнутся» нельзя, чтобы не ранить другого, чтобы не обидеть, не зацепить болью его душу.
И, как всегда у Достоевского, всякому проявлению внешней конфликтности (Валковский ведет тяжбу с Ихменёвым и нечестно, но выигрывает ее; дочь Ихменёвых Наташа уходит из дома, полюбив сына князя Валковского; Нелли оказывается дочерью князя, растоптавшего судьбу ее матери) сопутствует в сотни раз усиленная, пронизанная мощными психологическими токами вторая история — история души. «Виноватая душа» Наташи Ихменёвой будет одним из психологических центров спектакля, как другим — уже знающая о поругании и унижении, «воспаленная душа» девочки-подроста Нелли (арт. Е.Коробейникова). В сущности между ними, как между двумя полюсами, и будут расположены все силовые линии спектакля. И тягостные сцены раздора в доме Ихменёвых — между Анной Андреевной (арт. Л.Матасова), не умеющей не любить свою дочь и в позоре, и отцом Наташи (арт. А.В.Семенов), в сердцах проклинающим ее. И сцены беспокойные, волнующие между влюбленным давно и безнадежно в Наташу Иваном Петровичем (арт. М.Дахненко) и князем Волковским (арт. В.Клементьев), не скрывающим намерения вернуть за позор Наташи деньги ее родителям, а то и ее самоё «передать» из рук в руки: от сына к старому покровителю-сладострастнику.
Постепенно, словно «на крутую гору» психологии поднимаются актеры спектакля, обнажая каждый в своей роли ее главный нерв: Наташа избавится от гнета любви, ставшей болезнью и вернется в родительский дом. Старик Ихменёв очистит свою душу, разоренную обидой и ожесточением, — простит дочь. Катерина Федоровна, знающая, что нужны ее деньги, все же пойдет замуж за сына князя — Алешу. Верным стражем при горе и радости близких ему Ихменёвых останется Иван Петрович. Нечистым, предвестником будущих инфернальных циников-бесов придет к концу спектакля князь Валковский (он-то как раз первый враг страдания, первый «законодатель» жизни как удовольствия).
У Достоевского не бывает персонажей маловажных. Даже, казалось бы далекие друг от друга люди переплетаются крепкими или мучительными нитями. У Достоевского есть своеобразная «мистика места» — литератор и влюбленный друг Наташи Иван Петрович поселяется в квартире умершего Смита, оказавшегося дедушкой Нелли. Он же приходит в трактир мадам Бубновой в поисках Нелли и застает там давнего товарища Маслобоева (арт. М.Кабанов), который впоследствии и помогает понять ему всю трагическую историю девочки-сироты. Не случайно художник В.Г.Серебровский строит спектакль в точных картинах, сменяющих друг друга: комнаты Ивана Петровича и Наташи, уютное гнездо Ихтенёвых, петербургский двор в серо-зеленых тенях и трактир в аляповатых тонах… В такой конкретике, укрепленности пространства острее воспринимаются все крики, все боли человека…
Все актеры в этом спектакле на месте, в том числе играющие не главные роли: и разгульный пьяница, однако, страшащийся впасть в подлость Маслобоев Михаила Кабанова (актер играет его в «вызывающих» красках, натурой безмерной и чрезмерной во всем). И мадам Бубнова Т.Г.Поппе (иступленная и затерзанная жизнью, она и других готова до смерти замучить — особенно если жертва, как Нелли, с молчаливым терпением несет свои мучения). Хорош куражливый Сизобрюхов А.В.Самойлова (буквально штрихами дается целый тип) и Мавра-прислуга Н.В. Вихровой (ее покровительственное отношение к Наташе — лучшая характеристика сердечности самой Наташи). А Елена Коробейникова (Нелли), мне кажется, очень достоевская актриса — в нервности ее всегда остается что-то потаенное, в трепетности и страдательности — хрупкость, но очень прочная. Полудевочка-полуженщина в угловатом облике своем, она, кажется, близка к тому не большого диапазона, но умной трагедийной силы таланту, каким обладала Стрепетова. Ее Нелли — своеобразный камертон, дающий правильный тон всему спектаклю. Ее Нелли слишком, слишком рано пережила то, что другие герои (Наташа, Ваня, Ихменёвы) переживают сейчас, у нее на глазах. У этой девочки и ищут взрослые правды — не случайно после ее рассказа о непрощении стариком Смитом ее матери, Ихменёвы понимают, что им теперь нужно делать… Прощать дочь. Немедленно. Раз и навсегда.
