скота. Хлеб, молоко, мясо превратились в проблему, — все это можно было получить только с большим трудом, по высоким ценам. Органы власти занялись распределением продуктов, ввели карточки, которые, кстати, были здесь на протяжении всей войны. Помню, какая у нас была радость, когда нам с Пятрасом в каком-то каунасском магазине удалось раздобыть по два фунта смальца.
Находясь по ту сторону фронта, мы представляли себе, что вся Литва сопротивляется оккупантам и ждет не дождется освобождения. Как-то не хотелось верить и думать, что в Литве остались люди самых разных убеждений. Одни действительно оказывали активное или пассивное сопротивление нацистам. В различных местностях Литвы действовали партизанские отряды, которыми руководила Коммунистическая партия. Им помогала значительная часть населения, не побоявшаяся террора немцев и литовской охранки. Но другая часть нейтрально относилась к немцам, а третья сотрудничала с ними и грабила собственный народ. Это различные политиканы бывшей буржуазной Литвы, крупные собственники, которые куда выше свободы Литвы ставили свое имущество, сотрудники охранки, бывшие полицейские чины, часть офицеров, шаулисы и прочие. Вместе с немцами эти элементы (в их руках во время оккупации оказались печать и радио) вели самую лживую пропаганду против Советского Союза, его правительства, политики и союзников… День изо дня населению Литвы лгали о Красной Армии, которая поначалу-де была разбита наголову, потом каким-то образом очухалась и вот-вот придет и истребит все население. Поэтому многие ни в чем не повинные люди, не причастные к кровавым злодеяниям гитлеровцев и литовских националистов, с приближением Красной Армии к Литве вместе с настоящими преступниками, которых ждал суд, без оглядки бежали на запад. А гитлеровская пропаганда ошеломляла своим полным игнорированием законов морали и логики.
Одним из первых я встретил в Каунасе видного переводчика Пранаса Повилайтиса{182}, который еще до войны перевел на литовский язык «Анну Каренину» Толстого, «Идиота» Достоевского, «Книгу Сан-Микеле» Акселя Мунте и другие значительные произведения. Приехав по делам в Каунас со станции Юре, где он жил во время войны, он рассказал мне и Цвирке характерный прием гитлеровской пропаганды.
— В первые дни войны, — рассказывал Повилайтис, — когда появились немцы, разнесся слух, что кто-то у нас по соседству, в ограде костела, застрелил местного ксендза. Когда все затихло, я подошел к костелу и действительно увидел там убитого. Кто виноват, не было ясно, — ксендз мог быть и жертвой случайной пули немца или литовца-белоповязочника. Он лежал на земле, и, наверно, на следующий день прихожане похоронили его. И как я удивился, увидев несколько дней спустя в литовской газете снимок этого ксендза и пространное описание того, как его жестоким образом убили отступающие большевики. Кстати, когда его застрелили, никаких большевиков вокруг давно не было. В довершение всего лицо ксендза в газете было страшно изуродовано (а я видел его у костела с неповрежденным лицом). Не знаю, то ли его так «разукрасили» перед тем, как сфотографировать, то ли специально обработали клише. Все равно это была мерзкая ложь. Я сразу понял методы гитлеровской пропаганды, поэтому и впоследствии мало верил в «жестокости» большевиков, о которых писали газеты… Запершись в своей комнате, я на протяжении всей оккупации переводил на литовский язык «Тихий Дон» Шолохова. Я знал, что раньше или позже его напечатают. Сейчас услышал, что в Каунасе снова создано Государственное издательство. И вот погрузил рукопись в чемодан и привез ее сюда…
Обрадованные встречей с человеком, который без всяких деклараций шел с нами, мы с Цвиркой сами отвели Повилайтиса в Государственное издательство. Там с удивлением листали огромную рукопись. Вот настоящий советский человек, который нам сейчас так нужен!
А таких людей было немало. Учителя, не дожидаясь призывов и просьб, сами собирались в пустые школы, приводили в порядок инвентарь, готовились к новому учебному году. Инженеры приходили в горком партии и горисполком, предлагая свои услуги в восстановлении разрушенного энергетического хозяйства (некоторое время спустя был получен энергопоезд, который начал давать немного энергии для Каунаса), взорванных промышленных предприятий, мостов… Трудное положение сложилось с книгами. Из Москвы вернулась часть работников издательства во главе с Игнасом Гашкой. Оказалось, что книг почти нет. Изданные до войны были давно раскуплены. Книги Цвирки, Нерис, Марцинкявичюса, Гиры, Корсакаса, Жилёниса и других литовские фашисты изъяли из библиотек и книжных лавок и, следуя своим наставникам гитлеровцам, уничтожили. В Каунасе действовали несколько книжных магазинов, где можно было найти букинистические книги — их приносили владельцы или новые хозяева квартир… (Позднее у букинистов я находил и книги из своей довоенной библиотеки.) Надо было как можно скорее организовать широкое издание оригинальных и переводных книг — художественной литературы, журналов, учебников, политической литературы…
Но типографии были разграблены гитлеровцами — вывезены лучшие шрифты, машины выведены из строя, отдельные части растащены или спрятаны. Типографские рабочие ушли на другие предприятия, которые обещали им хлеб и заработок.
Лишь постепенно в издательство начали приходить авторы, переводчики, редакторы, корректоры. Я тоже, встретив несколько интеллигентов, ходивших по Каунасу без работы, послал их в издательство, где они в тот же день приступили к работе и плодотворно трудились не один год…
Все больше друзей возвращалось из оккупированной части Литвы, которую постепенно освобождала Красная Армия. Каждому новому человеку мы были рады: семья литовских писателей увеличивалась, а задачи были очень уж большие…
Часто я теперь бывал в Вильнюсе. Все еще не знал, где мне окончательно обосноваться. В старую квартиру возвращаться не хотелось — слишком уж много было связано с ней переживаний. Отыскав свободную квартиру на улице Тауро, я перевез туда остатки мебели из старой квартиры. Увы, потолок здесь был пробит снарядом. Добрый месяц я искал мастеров, которые бы могли заделать дыру. Мастера охотно брали у меня деньги, я угощал их, если удавалось достать, водкой, они все ходили и ходили ко мне, все говорили и говорили о ремонте, о материалах, рабочей силе, даже принесли стремянку, а дыра в потолке зияла по-прежнему… Наконец мы решили, что в Каунасе до поры до времени будет лучше. Республиканские учреждения обосновались в Вильнюсе, и в Каунасе стало легче с квартирами, тем более что город в войну почти не пострадал.
Как-то приехал из Вильнюса секретарь Центрального Комитета КП Литвы Казис Прейкшас и попросил вместе с ним съездить к профессору Пранасу Мажилису. Профессора Мажилиса, одного из виднейших гинекологов Каунаса, в прошлом социал-демократа, человека, сочувственно относившегося к Советской власти, «правительство» Амбразявичюса, как только
