Но не будем больше говорить, как ждали хозяина Ин Боцзюэ и Хань Даого, а расскажем о Хуатуне.
Он пошел к Цзиньлянь.
– Сестрица, батюшка здесь? – спросил он Чуньмэй.
– Куда тебя несет, рабское твое отродье! – заругалась Чуньмэй.
– Тебя черт попутал, что ли? Ишь, влетел! Разве не знаешь, батюшка у Шестой просиживает?
Хуатун побежал к Пинъэр. На террасе он заметил Сючунь.
– Батюшка здесь? – осторожно спросил ее слуга. – Батюшка Ин и дядя Хань прибыли. В кабинете ждут.
– Да, батюшка здесь, – отвечала Сючунь. – Смотрит, как матушка распашонку шьет.
Надобно сказать, что Симэнь принес Пинъэр кусок ярко-красного атласа и кусок шаньсийского шелка цвета зеленого попугая и велел сшить ребенку рубашечки и распашонки, халатик и шапочку.
На ярко-красном ковре, разостланном на крапленой золотом кровати лежал оберегаемый кормилицей младенец. Рядом с утюгом в руке стояла Инчунь. Вошедшая Сючунь потихоньку взяла ее под руку и повела в сторону.
– Чего ты меня тащишь? – спросила Инчунь. – Из-за тебя еще уголь из утюга на ковер выскочит.
– Куда ты ее ни с того ни с сего уводишь, а? – спросила Пинъэр.
– Хуатун говорит: дядя Ин пришел, хотел бы с батюшкой поговорить, – пояснила Сючунь.
– Вот рабское отродье! – заругалась Пинъэр. – Если зовут, так и скажи. Зачем же за рукав-то тянуть?
– Скажи Хуатуну, пусть подождут, а я сейчас, – сказал Симэнь.
Он дождался, пока Пинъэр кончила кроить, и направился в кабинет. Его поклоном встретили Ин Боцзюэ и Хань Даого. Сели. Хань пристроился сбоку. Хозяин велел Хуатуну подать чай. Вскоре появились резные лаковые чашечки с серебряными ложками. После крепкого чаю с медовыми лепешками посуду убрали, и Ин Боцзюэ обратился к Хань Даого:
– Брат Хань, ну что у тебя? Говори господину.
– Что у тебя случилось? – спросил Симэнь.
– Уличные лоботрясы, – начал, наконец, Хань Даого, – не знаю, как их, негодяев, зовут…
– Дружище! – прервал его Ин Боцзюэ. – Срежь мясо, тогда и остов покажется. Ну, куда завел?! Не то говоришь! Выложи перед господином всю подноготную, откровенно, как было. Одним словом, брат Хань часто в лавке ночует, дома никого нет, одна жена и дочка. И вот пронюхали соседские оболтусы и давай приставать, жену дразнить. Надоело брату, Ханю Второму, такое издевательство. Приходит он в дом и отчитывает хулиганов, а они взяли да избили его до полусмерти, связали с невесткой и в околотке заперли. Завтра грозятся к уездному правителю господину Ли отправить. Вот он ко мне со слезами и прибежал, упросил с тобой, брат, поговорить. Хоть бы, говорит, жену отпустили. – Ин Боцзюэ обратился к Ханю: – А ну-ка, покажи господину свою просьбу! Авось направит посыльного, уладит твое дело.
Хань Даого вынул из рукава просьбу и, опустившись на колени, промолвил:
– Умоляю, ваша светлость, помогите бедному человеку! Внемлите просьбам дяди Ина. По гроб не забуду вашей милости.
– Встань, прошу тебя! – сказал Симэнь и протянул руку.
«Обвиняемая, урожденная Ван, взывает Вашу светлость проявить справедливость и умоляет о пощаде…», – говорилось между прочим в бумаге.
– Не то надо писать! – сказал Симэнь. – Указывать надо было одного Ханя Второго. – Симэнь обернулся к Ин Боцзюэ: – Я в управу сам напишу, а околоточному надо будет наказать, чтобы исправил список обвиняемых и привел их для расследования ко мне в управу.
– Кланяйся почтенному господину, брат Хань, – сказал Ин Боцзюэ. – Видишь, как дело оборачивается.
Хань Даого пал ниц перед Симэнем.
– Позови-ка, да побыстрее, старшего посыльного, – крикнул хозяин Дайаня.
Вскоре появился одетый в синее посыльный и застыл, ожидая приказаний. Симэнь подозвал его поближе.
– Пойдешь в Кожевенный переулок, к приказчику Ханю, – говорил Симэнь, – узнаешь, в каком околотке задержанные, а околоточному передашь наше распоряжение: чтобы сейчас же освободил Ван, уточнил имена бездельников и исправил список, а завтра же чтоб доставил задержанных ко мне в уголовную управу. Я сам буду их судить.
– Слушаюсь! – крикнул посыльный и удалился.
– Ступай-ка и ты с ним, брат Хань, доводи свое дело до конца, – посоветовал приказчику Ин Боцзюэ. – А мне еще с господином поговорить нужно будет.
Хань Даого еще раз поблагодарил хозяина и пошел с посыльным к себе в Кожевенный переулок, а Симэнь с Ин Боцзюэ остались в Зимородковом павильоне. Дайань накрыл стол.
– Попроси старшую госпожу подогреть коричную настойку с лотосами – ту, что его сиятельство Лю вчера с гончаром прислал, – велел Симэнь. – Мы разопьем ее с дядей Ином. Да и маринованного пузанка пусть приготовит.
При упоминании пузанка Ин Боцзюэ всплеснул руками.
– Ах, брат, я и не поблагодарил тебя за отличных пузанков, которых ты мне подарил. Одного я отправил брату, от другого часть дочке послал, а часть велел жене нарезать маленькими кусочками, залить красным маринадом – нашелся у нее старый – да маслица подбавить для духу и положить в черепичный горшок. Глядишь, я утречком иль вечерком когда полакомлюсь, а может, гость какой пожалует, ему на тарелочке подам, чтоб только ты, брат, не обманулся в своем великодушии.
– Это, видишь ли, брат его сиятельства Лю, – пояснил Симэнь, – сотник Лю, в бытность свою лесничим на Хуанхэ нажил состояние, купил поместье в пяти ли от города,[501] ну и воздвиг себе дом из императорского леса.[502] И вот нам в управе на днях пришлось его делом заняться. По настоянию Ся Лунси его следовало оштрафовать на сотню лянов и передать дело в суд. Тогда его сиятельство Лю сам поспешил ко мне с сотней лянов, просил устроить. А я ж ведь и сам торговлей занимаюсь, на жизнь не жалуюсь. Мне, по правде сказать, эти деньги не в диковинку. Больше того, мы с его сиятельством друзья. Он мне то и дело подарки присылает. Не терять же из-за этого дружбу! Я с него ни гроша не взял, велел только той же ночью дом сломать, а его слуге, Лю Третьему, всыпал двадцать палок. На том все и кончилось. Его сиятельство так был тронут моим великодушием! Прислал свиную тушу, жбан лотосовой настойки собственного изготовления и два бочонка маринованных пузанков весом сорок цзиней, а в придачу два куска узорной парчи и атласа. Лично приезжал, меня благодарил. Наша дружба теперь стала еще тесней, а деньги свое дело сделали.
– Тебе, брат, эти деньги, конечно, не в диковинку, – заметил Ин Боцзюэ. – А господин Ся из военных. Нет у него твердой почвы под ногами. Не сорвет, так и не проживет. А тебе, брат, за это время, должно быть, вместе с ним не одно дело решать приходилось, а?
– Да, приводилось вместе разбирать и большие дела, и пустяки, – отвечал Симэнь. – Все бы ничего, если б не его алчность и лихоимство. Где ж такое видано?! В деле не разберется, деньги возьмет и хоть бы что! Сколько раз ему говорил – все нипочем. Да, говорю, мы с тобой военные,[503] наша обязанность карать, но надо ж и совесть знать!
Не успел Симэнь закончить, как принесли вино и закуски. Сперва подали четыре блюда – овощные закуски и фрукты, потом – вино и еще четыре блюда: окрашенные в густой красный цвет свежие утиные яйца из Тайчжоу, ляодунские золотые креветки[504] с причудливо изогнутыми огурцами, приготовленное на душистом масле жаркое и вареные на сухом пару жирные куры. Вторая перемена тоже состояла из четырех блюд: жареная утка, окорок, белая жареная свинина и жареные почки. Наконец, на узорном фарфором блюде вынесли залитых красным маринадом вареных на пару пузанков, от которых исходил аппетитный аромат. Они так и таяли во рту! Какое удовольствие обсосать только косточку или жабры!
Симэнь Цин наполнил лотосовой настойкой небольшие золотые чарочки-хризантемы, и они принялись за еду.
Не будем говорить, о чем они беседовали за столом чуть ли не до второй ночной стражи, а расскажем пока о компании юнцов.
Посыльный нашел околоточного, и Ван была отпущена домой. Потом старшему полицейскому было велено выявить имена задержанных юнцов. На другой день они обязаны были явиться в уголовную управу. Юнцы переглянулись. Зная, что Хань Даого служит в приказчиках у Симэнь Цина, они сразу смекнули, кто вмешался в дело. В околотке задержали одного только Ханя Второго. Юнцы в страхе обсуждали случившееся, увидав, какой дурной оборот принимает вся эта история.
Хань Даого одарил посыльного пятью цянями, а позже, улучив момент, попросил околоточного переслать Симэнь Цину еще до судебного разбирательства список привлеченных к делу молокососов.
Прошел день. Симэнь Цин и надзиратель Ся Лунси заняли место в большой зале управы. Околоточный ввел группу задержанных. Первым вывели Ханя Второго. Он опустился на колени. Надзиратель Ся прочитал обвинение:
«Старший полицейский четвертого околотка первого участка Сяо Чэн за нарушение спокойствия привлекает к суду следующих лиц: Ханя Второго, Чэ Даня, Гуань Шикуаня, Ю Шоу и Хао Сяня».
