Про Мишу Блинова уж и говорить не будем. Жаль, образования у парня маловато, приходится кое-что растолковывать в военной спешке. Но при всем том и комбриг в мироновской коннице удал!
Выпить бы, черт возьми, за всех за них, за общее здоровье, за приезд дочери — не кирпичного чая, а чего-то покрепче, хоть самогонки, что ли, да жаль, сам ведь особым приказом это и запретил категорически до... полного истребления контрреволюции на русской земле!
Был дружный, несколько беспорядочный разговор, потом Ковалев наконец подал голос. Усталость, видно, прошла, отогрелся человек в этом кругу и душой и телом.
— Событий, о которых вы тут говорили, не два, а три, граждане-товарищи... И третье, должен сказать, самое важное. Получены первые сведения о революции в Германии, друзья. Кайзера поперли, как и у нас Николашку. К власти пришли, правда, социал-соглашатели, но в данный момент и это хлеб. Скоро гражданской войне у нас конец. Ну и грабительский Брестский мир тоже побоку. По-нашему вышло! По-ленински!
Кто-то ударил в ладоши, крикнул «ура» — это уж девчата, им не запретишь.
— Теперь покатился Краснов! — сказал Филипп Кузьмич, давно ожидавший такого бесславного исхода красновщины.
— Не сказал бы, — покачал головой Сдобнов. — Краснов потому и атаманит на Дону, что чересчур гибкий, беспринципно-гибкий человек. Ему ничего не стоит и с союзниками отношения восстановить. Тем более что этого уже давно от него требует Деникин.
— Скорее, так, — кивнул и Ковалев.
Филипп Кузьмич поймал себя на том, что хочет заспорить с ними ради спора: без очков видно же было, что они правы. И смирил себя, сказал просительно:
— Вы тут пока посоветуйтесь насчет директивы штарма — она у нас теперь вроде ножа у горла, а я... определю девчат на жительство да заодно и с Валей повидаюсь по-семейному. Часа на полтора — есть у нас такое время, штадив?
Сдобнов засмеялся:
— Могу даже два часа выделить. Вопрос у нас важный, спешки нельзя допустить...
Миронов увел Валю и Таню в соседний домик, устроил к пожилой одинокой казачке, в нежилой горнице, поговорили о семье. Семья спасалась до последнего времени то в саду у деда Кузьмы (пока было тепло), то у сватов Чернушкиных вместо с Марией. Бывало, что пересиживали на чердаке у соседки Матрены Агеевой, а недавно почему-то перестали их преследовать... Валя рассказывала даже с некоторой озабоченностью:
— Сначала дом наш хотели сжечь, потом весь начисто разграбили и открыли там холерный госпиталь. Ироды! А недавно все опять вымыли, обрызгали чем-то белым с карболкой, позвали маму и говорят: занимайте обратно, скоро красным каюк, а Миронова, видимо, придется помиловать...
— Даже так? — от души рассмеялся Филипп Кузьмич.
— Самая главная беда, папа, что она всем верит, набожной стала, батюшку позвала с кадилом, заново дом святить!.. Артамона за руку водит, никуда не пускает, сглазу стала бояться! Теперь у нее каждый вечер кто-нибудь сидит из штаба, и все в один голос дуют в уши: вызовите Филиппа Кузьмича на переговоры, его, мол, войсковой атаман хочет командующим всей Донской армией поставить! Прямо беда! А туда, папа, никак нельзя являться ни на какие переговоры, потому что там засада!
— С ума посходили! — вырвалось у отца.
— Ну, как же, ведь она простая казачка, а какова атака-то! Каждый божий день то окружной атаман со своей женой, ветеринар этот Скачков — от него всегда пахнет какой-то дезинфекцией!.. — Валя смешно сморщила нос и замотала головой. Подобранные косы развернулись и упали на плечи, и отцу захотелось погладить ее по голове. — То предводитель Коротков, то Поляковы, и все — одно и то же... Только Кланя — молодец, не дает ей окончательно увериться, да и я спуску им не давала! Нет, никак нельзя ей доверяться!
Филипп Кузьмич помрачнел, думая об этой новой станичной провокации. Сказал, махнув рукой:
— Беда с матерью... Из монастыря вытащил в свое время, а от поповства не избавил! Ну, ничего. Остается теперь одно: бить этих добродеев каждодневно! И так бить, чтобы с них перья сыпались. К тому идет.
В штабе уже в третий раз на день докладывал обстановку Сдобнов. Директива штаба армии «поменяться позициями с 16-й дивизией в целях дезориентации противника» даже не посвященному в военные тонкости человеку могла представляться в лучшем случае благоглупостью, а при ближайшем рассмотрении — изменой.
Миронов еще утром говорил, что эта сложная передислокация войск позволит красновцам зайти в тыл той и другой дивизии...
— Ничего не понимаю, — признался Ковалев, выслушав объяснения штабных. — Командующий армией Егоров, по отзывам, опытный военный... В чем дело?
— Я уже говорил, что он заболел тифом, — сказал Сдобнов. — Директива целиком исходит от начальника штаба Всеволодова, бывшего полковника. И мы обязаны ее выполнить, вот в чем дело.
— Не обязательно, — сказал Ковалев. — Если директива заведомо вредная, можно связаться с Реввоенсоветом фронта, доказать!
«А там опять носовичи?» — хотел съязвить Миронов, но воздержался и на этот раз от спора, сказал тихо, как бы собираясь с силами:
— Не надо ничего оспаривать, знаю я их! Давайте пошлем в штаб встречный план: занимая позиции 16-й, одновременно отбить часть белых позиций или что-нибудь другое, чтобы переполошить их всех, чертей. Будем выполнять директиву главкома Вацетиса о наступлении, — засмеялся он. — Выиграть надо время, затянуть переговоры.
— Это наилучший выход, конечно, — согласился Ковалев, имея в виду наступление. — Но как насчет сил? Хватит?
— Если собрать все в кулак, то Преображенскую возьмем, — сказал Миронов. — Свяжитесь с Балашовой, и одновременно будем готовить наступление.
Ковалев тут заметил, как начдив и начальник штаба выразительно переглянулись. Но что-то в этом разговоре для него до поры осталось недосказанным.
8
За сутолокой дел, выездами в полки позабылся этот разговор. Ковалев организовал в эскадронах ячейки сочувствующих РКП, читал лекции, заводил порядок в политотделе дивизии. Предстояли длительные бои, глубокие прорывы, быстрые конные марши по зимним дорогам, поэтому он посоветовал начдиву не держать дочь и ее подругу в дивизионном штабе. Девушек снабдили специальной бумагой и отправили на тачанке до ближайшей станции, с направлением на учебу в Царицын. Ковалев считал, что две бывшие гимназистки — это почти готовые народные учительницы и грех держать их на военных позициях... Начштаба Сдобнов передал с ними записку к своему знакомому в казачью секцию исполкома, чтобы побеспокоился о девчатах в незнакомом городе хотя бы первое время.
Ковалев склонен был и штабную медицинскую сестру Надежду послать в Царицын (она тоже кончала гимназию), но та проявила полное неповиновение и сказала, сверкая глазами, что не за тем пошла на войну, чтобы нянек над собой терпеть. А когда Ковалев попробовал настоять, она засмеялась:
— Вы ведь тоже, как Филипп Кузьмич, в передовые цепи кидаетесь, кто же вас из-под огня вытаскивать будет? Кроме некому.
— Почему — некому?
— Да потому что мироновцы в атаке как звери, назад не оглядываются!
Слова ее показались Ковалеву неубедительными, но тут зашел Сдобнов, послушал этот пустой разговор и попросил комиссара отпустить несговорчивую сестру милосердия.
— Эту... отправить от Миронова не удастся, — смеялся Сдобнов. — Эту в дивизии уже зовут «главный янычар при начдиве»... В двух атаках скакала рядом, ни на шаг не отставала, и — что самое главное — все заметили, что скачет с той стороны, откуда обстрел. Не девка — распрочерт. Это она вам сейчас уступила ради знакомства, а в другой раз, смотрите, обожжет.
— Любовь, что ли? А Филипп Кузьмич как?
— Пока никак. Человек-то занятой.
— А не опередил ли он всех, как обычно, на «два конных перехода»? — засмеялся Ковалев.
— Мы бы знали. Но... недолго это протянется, думаю. Время военное, гляди, и убьют, а тут рядом такая девица... Да и он ведь не слепой!
Откровенный был человек Илларион Сдобнов! И, как было известно уже Ковалеву, сам не гордый. Посмотрел — рядом красивая, нервная институтка Таня, с красным крестиком на косынке, немедленно пригласил к себе — горчичник поставить от простуды. А для нее как раз другой возможности не улыбалось: эта, младшая сестренка, Надька, сказала будто ей прямо при бойцах: «Увижу близко от Миронова — убью!» От такой опасности, ясное дело, к покладистому начальнику штаба сбежишь!..
Смотрел комиссар Ковалев на Иллариона, на его крепкую, заматеревшую в сорок пять лет шею, усмехался. Вообще-то в регулярных частях Рабоче-Крестьянской Красной Армии вроде начиналась исподволь борьба с этими походными женами, но успехов пока, в этом не наблюдалось. Что уж о дивизионном начальстве говорить, когда всякий эскадронный командир считал неотъемлемым правом держать в двуколке собственную законную жену и даже часть скарба! Да и не беспокоило особо комиссара это обстоятельство, другое удивляло и настораживало. Строго посмотрел на Иллариона, даже крякнул с досады:
