Пауза.
Дмитрий. Как же ты… как же мы… не уберегли его, Алиса? Как же так? Как это случилось?
Флоринская (тихо). Бедный, бедный, бедный мой Митенька…
Дмитрий. Не говори так! Не смей жалеть меня одного! Пожалей себя и его! Разве тебе не жалко его и себя?!
Ф л о р и н с к а я молчит.
Отчего ты не плачешь? Отчего не хочешь сказать мне, как это произошло?
Ф л о р и н с к а я молчит.
Нет, нет. Я не верю. Этого не может быть. Ты сию минуту скажешь мне, как это произошло. Только скажешь — и все. И я никогда больше не буду говорить об этом. Я ведь знаю, как тебе тяжело. Только скажи, и мы вместе постараемся никогда больше не говорить об этом.
Ф л о р и н с к а я молчит.
Ты сама это сделала?!
Ф л о р и н с к а я молчит.
Сама?! Но почему! (Тихо.) За что ты убила его?
Ф л о р и н с к а я встает и хочет погладить Д м и т р и я.
Не смей! Не дотрагивайся до меня. Дрянь! Ты такая же, как они все! Я насмотрелся на этих расфранченных девиц, которые делают себе десятки абортов, чтобы только не испортить фигуры и избавить себя от лишних хлопот в жизни. Они избавляются от своих нерожденных детей с такой же легкостью, с какой выдавливают прыщ у себя на носу, и после совершенно не испытывают никаких угрызений совести. У этих мерзких тварей не хватает воображения признать ребенка за живое существо. Их тупость и эгоизм служат им залогом того, что они имеют право по своему усмотрению распорядиться чужой жизнью. Я всегда бежал от них, я всегда ненавидел их. Но чтобы ты… ты… ты тоже…
Ф л о р и н с к а я делает шаг к нему.
Не подходи ко мне! От тебя смердит трупом!
Пауза.
Флоринская (тихо плачет). «Ты мне глаза направил прямо в душу. И в ней я вижу столько черных пятен, что их не вывести…»
Дмитрий (пауза). Даже в такой момент ты не можешь удержаться от чужих слов.
Флоринская (тихо). Вчера костюмерша, примеряя мне платье для генеральной, сказала: «Что-то ты располнела, Флоринская, с прошлой примерки. Будто мы ожидаем маленького?» И уж будь уверен: сегодня об этом знает весь театр! И Овогрудова. И она ни на минуту не выходит из зала, когда я репетирую.
Дмитрий. Костюмерша, Овогрудова! Ну какое все это могло иметь для тебя значение?! Разве я не твердил тебе сто раз за этот месяц, что у нас в стране существует закон, по которому всем женщинам, заключившим договор с любой организацией, предоставляется право на декретный отпуск на законном основании. Я обошел шесть юридических консультаций.
Флоринская. А они не сказали тебе там, в юридических консультациях, что закон гарантирует мне, что репетиции пьесы, в которой я играю главную роль, отложат до моего выхода из декрета? Они там не сказали тебе, что после выхода из декрета закон гарантирует мне ту же роль?
Дмитрий. Роль?!
Флоринская. Да, роль, волшебную роль.
Дмитрий. Опомнись! Неужели ты хочешь сказать, что из-за какой-то роли, из-за миража, из-за химеры, из-за одних слов, из-за одних пустых слов Валерки Коробкова ты запретила жить нашему сыну? Ты сама?! Ты — единственная, которая могла даровать ему эту жизнь? Ты понимаешь, что этот человек никогда не появится теперь на земле? Да, вместо него будет много других людей, может быть, даже лучше, но этого — этого человека — уже никогда не будет. Теперь его никто никогда не узнает, даже мы с тобой. Теперь он — нигде. Теперь он — никто. Ты не боишься этих — никто, нигде и никогда.
Ф л о р и н с к а я плачет.
Для тебя это был последний шанс. Ты знаешь. Теперь твой живот навсегда мертв. Ты никогда не узнаешь счастья любить кого-то больше, чем себя.
Пауза.
Кто это был — мальчик?
Флоринская. Я не спросила. Ты так хорошо понимаешь нашего Захарку, которого никогда не было и теперь никогда не будет, как будто прожил с ним всю жизнь. Так, может быть, ты попробуешь понять и меня? Ведь я-то все равно уже есть. Меня, Митенька, словно какой-то бес тянет за юбку на сцену. Я почему-то могу хорошо думать и чувствовать, только когда на меня смотрят. Меня тянет к чужим, пусть выдуманным жизням. Я почему-то, Митенька, не могу жить только в своей, данной мне оболочке. Мне тесно, мне душно в ней, я чувствую себя в ней пожизненно заключенной в одиночную камеру, мне необходимо прорваться сквозь себя к другим людям… Иначе… иначе… я просто задохнусь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Пауза.
Дмитрий. Это действительно уже род безумия. По-моему, ты серьезно больна. Хорошо. Я сделаю последнюю попытку помочь нам, ведь больной не виноват в своей болезни. Ты пойдешь со мной к психиатру?
Флоринская (тихо). Нет.
Дмитрий. Почему?
Флоринская. А если они вылечат меня?
Дмитрий. Значит, ты будешь здорова.
Флоринская. Нет. Если это и правда болезнь, то в этой болезни вся моя жизнь.
Дмитрий (закрывает лицо руками). Я не могу смотреть, когда люди сами себя душат за горло.
Пауза.
Флоринская. Ты… ты… ты хочешь уйти?
Д м и т р и й молчит.
Нет, нет, только не это, не уходи, Митенька, не уходи, ты такой добрый, ты не можешь от меня уйти, ты ведь один… помог мне карабкаться по этой тропинке… Я ведь люблю тебя, Митенька!
Пауза.
Д м и т р и й встает, ставит на диван портфель, приносит из ванной бритву, укладывает несколько рубашек, галстуков, книг, застегивает и берет портфель, плащ, порывшись в карманах, находит ключ и оставляет на столе. Ф л о р и н с к а я, не двигаясь, смотрит на него. Возле двери он останавливается и оборачивается.
Дмитрий. Неужели?
Флоринская. Неужели?
Д м и т р и й быстро выходит. Ф л о р и н с к а я стоит некоторое время, прижавшись лицом к двери, потом берет гитару и ложится на диван лицом вниз. Звонок в дверь. Ф л о р и н с к а я вскакивает и бежит к двери. В дверях К о р о б к о в.
Коробков. Не дергайте так дверь, Алиса! Я привязал его к ручке вашей двери. А то он растерзает у вас всю вашу модельную обувь! Валерий, сидеть!
Флоринская. Валерий Семенович… Простите… я сейчас… я только переоденусь… Я не знала… (Скрывается за дверью.)
Коробков (из коридора). Добрый вечер. Гулял вот тут с Валерием и забрел на огонек. Извините, что без звонка — не хотел обременять приготовлениями, решил, так сказать, по-соседски, по-свойски. Можно уже войти?
Флоринская. Входите, пожалуйста, Валерий Семенович… Рада вас видеть…
Коробков (входя). Э-э… Да у вас потомство? (Вынимает из одеяла плюшевую обезьяну.) Что за чудовищная фантазия? Зачем вы держите здесь эту мандрилу? Вы что же, ради нее купили и одеяло?! И этот стульчик?! Или вы ожидаете ребенка? (Смотрит на нее.) По вас ничего не заметно.
Флоринская. Я не жду ребенка.
Коробков. Значит, все эти вещи вы купили ради этой богомерзкой игрушки? Ужасающее страшилище. Послушайте, Алиса, у меня есть к вам предложение, давайте я выброшу ее в мусоропровод. На нее просто опасно глядеть на ночь. Где у вас мусоропровод?
Флоринская. На лестнице.
Коробков. А где хозяин?
Флоринская. Его нет.
Коробков. Куда вы его заховали так поздно? Он скоро придет?
Флоринская. Нет. Он не придет.
Коробков. Поссорились? Ну ничего, поначалу это бывает. Пройдет.
Флоринская. Нет. Мы не ссорились.
Коробков. Он в командировке?
Флоринская. Да.
Коробков. И он не побоялся оставить одну такую женщину? Напрасно. А, понимаю. Он оставляет вас под охраной этой чудовищной обезьяны? Ведь так?
Флоринская. Да. Эта обезьяна меня охраняет.
Коробков. Ну вот, все и стало на свои места. Во все времена красавиц охраняли чудовища. Терпеть не могу странностей у людей. Но в конечном итоге они все объясняются очень просто. (Медленно ходит по комнате и все рассматривает.) Красавица с занесенным мечом? И без щита? Это что же, Жанна д’Арк? Или Афина Паллада?
