Тут целые оркестры музицирующих мертвецов. Они сидят и играют, раскачивая лысыми черепами. Они кивают ему:
— Куда же ты, мальчик? Иди сюда, поиграй с нами, ведь ты музыкален, как твой отец!
— Не пойду, я не мертвый! — в страхе кричит Орфей и торопится дальше.
И вот наконец он приближается к своей, семейной двойной могиле, где мать ожидавшего, молчаливая и бледная, но втайне счастливая оттого, что вновь его видит, что он теперь с ней. «Здесь покоится…» — гласит надпись на каменном надгробье. — «Здесь покоится прах Элианы и Орфея Исаксен, матери и сына».
Но невдалеке, на могильном камне, высоком, как горная вершина, сидит Тарира и ждет его. Она просто сидит и ждет, расправив для полета мощные крылья, и он с болью понимает, что она сильнее его матери и ему придется опять следовать за ней, оставив мать одну в могиле с ее печалью.
Он просыпается, чувствуя, как кто-то гладит его по голове. Это мать.
— О чем ты так плачешь, сынок? — ласково спрашивает она. — Не надо, все обойдется, увидишь. Ведь есть же на свете справедливость.
Он берет ее руку и прижимается к ней щекой. Немного погодя он снова погружается в дремоту.
Элиана идет обратно в кухню. Она устала и хочет спать, но ложиться не собирается. Она сидит и клюет носом. Вдруг она вскакивает, услышав чей-то кашель, глухой и медлительный. Перед ней посреди кухни стоит маленькая темная фигурка. Это Король Крабов.
— О господи! — восклицает она. — Как ты меня напугал, Поуль Петер! Ты так неслышно вошел! Но садись, пожалуйста, Поуль Петер, сейчас я сделаю тебе чаю.
Король Крабов не садится, он по-прежнему стоит, он переминается на своих кривых ножках. Он, как обычно, молчит. Лицо его выражает неописуемую скорбь, глаза горят как угли, как черные светящиеся осколки угля. Внезапно он раскрывает рот, как будто хочет заговорить, но на этом все кончается. Впрочем… кое-что за этим все же следует… густые, хриплые звуки, словно гортанные вскрики какой-нибудь диковинной морской птицы. А затем происходит удивительное: Король Крабов и вправду начинает говорить, почти как обыкновенный человек.
Это кажется настолько невероятным — Элиана невольно вздрагивает, у нее колотится сердце и озноб пробегает по спине, так она ошеломлена. Король Крабов умеет говорить. Он человек.
— Нехорошо с Корнелиусом, — говорит он.
— Да, Поуль Петер, — отвечает она, — очень нехорошо.
— Но это Матте-Гок ограбил сберегательную кассу.
Элиана смотрит на него, онемев.
— Это Матте-Гок, — повторяет Король Крабов. — Я сам видел. Я сам видел.
— Господи помилуй! — восклицает Элиана. — Если это правда, Поуль Петер, то, что ты говоришь, тогда ты можешь спасти Корнелиуса, надо только пойти к полицмейстеру и рассказать ему, что ты видел. Ты можешь спасти Корнелиуса! Если хочешь, мы вместе сходим. Ладно, Поуль Петер?
Король Крабов секунду смотрит на все, потом разом поворачивается спиной и вперевалку семенит к двери.
— Куда же ты, Поуль Петер, останься! — умоляюще говорит Элиана. — Слышишь? Ты должен нам помочь! Ладно? Ты ведь поможешь Корнелиусу?
Но Король Крабов уже за дверью. Хотя совсем он не ушел, а остался во дворе и заглядывает к ней в окно. Вид у него такой, будто он раздумывает, как быть. Он прислонился тяжелым лбом к поперечине оконной рамы, стоит и смотрит в одну точку. Элиана охвачена лихорадочным нетерпением, она не решается выйти и попробовать зазвать его обратно, она боится все испортить. Она достает две чашки и ставит их на стол перед окном. Затем она торопливо намазывает маслом несколько ломтиков хлеба и придвигает их к чашкам. Сверху она кладет на хлеб варенье. Ах, как аппетитно. Король Крабов обожает варенье. А затем она приносит дымящийся чайник. Руки у нее дрожат, она чуть не плачет. Король Крабов стоит все в той же позе. Она не решается его поманить, не подает виду, что волнуется.
Немного погодя он входит в кухню. Он принимается за еду, он молчит по своему обыкновению. Но несколько раз кивает про себя и наконец снова начинает говорить. Медленно рассказывает он, как все было, когда он видел Матте-Гока. Медленно, медленно, так что она просто изнемогает. Он словно бы с робостью прислушивается к собственным словам. Но речь у него вполне связная.
Он стоял возле дома Анкерсена, и там он сперва увидел, Как отворилось окно и из этого окна вылез человек и долго сидел, притаившись в саду. Сам же Король Крабов стоял таким образом, что его никто не мог увидеть. Было темно, но все же можно было разглядеть, что человек, вылезший из окна, был не Анкерсен и не кто-нибудь другой, а Матте-Гок. Когда Матте-Гок вышел из своего укрытия, лицо у него было черное и походка как у старика. Но это все равно был он.
Король Крабов делает долгую-долгую паузу. Она наливает ему еще чаю. Она не решается расспрашивать его, но с величайшим нетерпением ждет, чтобы он продолжил свое повествование.
Так он и делает. Но он не рассказывает подробно, что было дальше, пошел ли он следом за Матте-Гоком или как… Мы вдруг снова возле сберегательной кассы, Матте-Гок отпирает дверь ключом и скрывается внутри. Затем Поуль Петер очень долго стоит, но кругом никого не видно. Наконец Матте-Гок выходит через дверь и прячется в саду. Но прежде чем спрятаться, он подошел к окну и выдавил стекло…
— И потом, я ушел, — заключил Король Крабов, — потому что какое мне до этого дело. Но потом они пришли и забрали Корнелиуса, и сказали, что это он. Но это не он. Это Матте-Гок.
Элиана плакала от счастья в буквальном смысле слона. Она еще, кажется, никогда в жизни не чувствовала такой радости и облегчения, и в избытке благодарности она схватила Поуля Петера за руку. Это было очень неосмотрительно, у нее совершенно вылетело из головы, что Король Крабов не такой, как все, к нему никто не смеет прикасаться, разве что Корнелиус. Он набрал в рот воздуху, раздосадованно дунул ей в лицо и торопливо засеменил к выходу. Она в отчаянии звала его, всячески упрашивала и заманивала, но он остался неумолим и не вернулся.
Хотя, пожалуй, нельзя сказать, что Король Крабов остался неумолим. Под утро он все же пришел и снова выпил чашку чаю, правда не осмеливаясь присесть и стоя в дверях. Но говорить он совсем перестал. Ни звука не слетело больше с его губ. И он слышать ничего не хотел о том, чтобы им вместе сходить к полицмейстеру, даже когда Элиана сказала, что от этого зависит, быть может, жизнь Корнелиуса. Никакие уговоры не помогали. Лишь сам Корнелиус мог бы уговорить Короля Крабов. Было от чего прийти в отчаяние.
Тогда Элиана одна отправилась в контору ландфогта. Она решила посвятить в дело полицейского Дебеса.
— Неужели он действительно говорил? — Дебес садится и на некоторое время умолкает, он тоже поражен тем, что Король Крабов разговаривал.
— Да, но увы, увы! — произносит он наконец. — Король Крабов — это ведь не тот человек, к которому можно отнестись с доверием. Он же ненормальный.
— Ничего подобного, он вполне нормальный! — протестует Элиана, однако она уже чувствует, что все напрасно.
— Но боже меня сохрани чинить препятствия оправданию Корнелиуса, — продолжает Дебес. — Я-то не верю, что преступник он. И я готов на всякий случай доложить обо всем ландфогту и спросить его мнения. Но надежды мало, Элиана, это я заранее могу сказать. Надежды мало, раз в качестве свидетеля может быть выставлен только лишь Король Крабов.
— Да его все равно не заставить выступить в качестве свидетеля, — упавшим голосом говорит Элиана.
— Как, но он же согласится хотя бы подтвердить то, о чем он тебе рассказал?
Элиана качает головой и закрывает лицо передником.
— Ну, тогда это совершенно безнадежно! — говорит полицейский с некоторым облегчением в голосе. — Да, Элиана, тогда ничего не поделаешь. Остается уповать на будущее. Должна же все-таки восторжествовать справедливость.
Но после полудня Элиана снова пришла, на этот раз вместе с Королем Крабов. Дебеса не оказалось на месте; полицейский чиновник Хансен, молодой человек в очках, который лишь недавно заступил в должность, остолбенело воззрился на фантастического человечка и, не удержавшись, опасливо хихикнул, и в ту же секунду Элиана уже знала, что все обречено на неудачу.
Поуль Петер стоял, раздувая щеки, и, поеживаясь, косился по сторонам.
— Мы спасем Корнелиуса! — ободряюще шепнула ему Элиана.
Он бросил на нее взгляд, полный панического страха.
А дальше произошло то, что и должно было произойти. Что она могла бы предугадать.
Полицмейстер Кронфельдт с шумом объявляется на пороге.
— Это еще что за комедия? — вопрошает он с безулыбчатым смехом. — Вы что, издеваться надо мной вздумали?
Он разводит руками, оторопело отвешивает нижнюю челюсть, закатывает глаза. А затем выпрямляется и кричит, указывая на дверь:
