Умело свернутая, на руках кузнеца лежала легкая, матово сверкающая кольчуга с досчатым панцырем на груди. А поверх кольчуги такой же кованый шлем с наушами, сетчатой бармицей и короткой, до кончика носа, личиной.
— Знаем, не потехи ради обрядилась ты, княжна Владислава, в воинский наряд. Носи на здоровье, а на нас зла не держи.
Обернулся, не дожидаясь, когда она придет в себя от удивления, и поманил к себе кого — то взглядом.
— А это тебе от другого конца. Один венец ты городу вернула, мы же тебе другой венец даем. — И почерневшими от огня и раскаленного железа, руками бережно одел на ее голову тонкий, узорчатый обруч украшенный нежно розовыми самоцветами. — Одень его поверх шелома и пусть каждый видит, княжна Верховская Владислава едет, а не кто — нибудь. От всего города тебе говорю это.
Замолчал, чтобы перевести дух от длинной речи и Неждан с Гребенкой, воспользовавшись этим, выволокли сундук, стянутый железными лентами и расписанный травчатым узором.
— Приданное тебе, княжна. Знаем, что в дорогу не возьмешь, так одели кого хочешь, чтобы добро не пропадало.
Старшина уже перевел дыхание и совсем не любезно покосился на них. Де, не терпится. Вперед забегают.
— Тебя, витязь, Радогор, тоже без подарка не пустим. — Важно проговорил старшина. — тебе самое дорогое, что у города есть, даем. Княжну. Чтобы не убегом шла, а как исстари заведено. По древнему закону, от отца с матерью тебе в руки. А раз так, то город ей за отца с матерью. А это в привесок… чтобы видели с кем идет она. Склонись ниже…
Радогор, мало что понимая, послушно наклонился, а старшина, не торопясь, перебросил ему на шею тяжелую, причудливо перевитую и разряженную серебрянными резными пластинами, цепь с княжеской гривной.
— От первого князя Верховья хранил город эту гривну. А тебе вместе с княжной дает потому что верит, сумеешь уберечь.
Радогор на какое то время онемел и вместо ответа поклонился в ноги. А княжна стояла рядом с ним и размазывала по щекам слезы. И даже кикимора накуксилась и всхлипнула.
— Сберегу, отец! — Срывающимся от волнения голосом, ответил он, и не утерпев прижал старика к груди. — А буде беда нагрянет, умирать буду, а приду. А ратимир ревновать не станет?
Последние слова уже не сказал, и даже, не прошептал, прямо в мозг направил.
— Не без его совета даем. — шепотом ответил старшина, пытаясь выбраться из его рук. — Не княжение, память и честь на груди унесешь.
Люди. сплошь не молодые и значительные, следили за ними, улыбаясь и разглаживая бороды.
А старшина, отстранившись от Радогора, посмеиваясь, продолжал.
— И тебя, мать Копытиха, не забыли. Не найти в городе человека, которого бы ты на своих руках не подержала прежде отца с матерью. Даже меня сивобородого… Хворых на ноги ставила, увечных да калечных от ран выхаживала. Все скатерти и вся посуда какая на них есть тебе город дает. Не княжье добро, свое даем. Вот!
И старшина под одобрительный рокот гостей и улыбку Ратимира, смахнул рукой пот с лица. — легче молотом махать!
Княжна, не совладав с волнением. Всхлипнула и потянулась к нему руками.
— Позволь, дядька Дан, я тебя за всех одного обниму. И не за дары. За любовь, за ласку. Сейчас уж не обиду с собой повезу.
Прижалась к неохватной груди кузнеца, и снова всхлипнула. Старшина совсем растерялся.
— Будет тебе, голубка наша. Расхвилишь старика, разревусь. А по годам ли мне такое.
Голоса стали еще громче и бэр, встревожась, заворчал и, расталкивая народ, заторопился к Радогору.
— А про зверье и забыли! — Расхохотался старшина. — выкатите малый бочонок меда ему и дно выбейте. Пусть отведет душеньку. И ворону, птице вещей, мясца свеженького накрошите.
Кикимора тем временем подобралась к сундуку и, завороженно глядя на него, ворчала.
— Везет же не которым, когда им и вовсе это не надо. А тут обносилась, оборвалась чисто вся до ремков.
Влада, заслышав ее ворчание, не обидно улыбнулась.
— Весь сундук твой. Тетушка. Не повезу с собой. А матушке Копытихе с моего плеча не полезет. Хоть сейчас начинай примерять.
Берегиня сразу оживилась и посветлела лицом.
— И то верно! Зачем он тебе в дороге? Его вон какие молодцы еле перли. А в дороге кто его будет за тобой таскать? — Поскребла за пазухой. От нетерпения глаза заблестели. — твоя правда, что время попусту терять. Так прямо сейчас и начну.
Ее взгляд наткнулся на скатерти, уставленные закусками и разносолами.
— Вот только уважу застолье, чтобы люди не обиделись, а потом сразу и начну. Много ли мне, старой, надо? Хлебушка ломтик да сольцы щепотку. И водицей запью.
И бодро заторопилась к столу, ревниво поглядывая на сундук.
Ратимир наблюдавший с грустной улыбкой со стороны. Спохватился.
— Старшина дан, веди к столу княжну и Радогора, а я матушку поведу. Охлябя, Неждан. Вам поручаю тетушку.
От Радогора не укрылась грусть в глазах друга и он поднял на него взгляд, спрашивая одними глазами.
— Как подумаю, Радогор, что к месту вы меня тяжкой цепью приковали, так аж кровь в жилах стынет. Сколько дорог не хоженых осталось, сколько троп не топтаных не торено….
— Будут тебе еще, друг мой Ратимир, и дороги и тропы. — Успокоил его Ррадогор, наклоняясь к уху. — и побегут все твои дороги на полночь. Копи казну, а на казну дружину крепкую. Туда твоя земля побежит. Я видел. И без конца, без края. До самого холодного моря, которое и летом во льдах стоит.
Ратимир поднял на него удивленный взгляд. Потом в глазах появился страх… И Радогор повторил.
— Я видел, друг мой. Потому и отдал Верховье в твои руки. Коп крепкую дружину.
— А если видел. Почему отдал? — Вспыхнул Ратимир.
— Меня, ты сам знаешь, меч гонит.
До конца застолья Ратимир не проронил больше ни слова. Сидел, сведя брови к переносице, и навалившись на руку. Изредка бросал на него косые, как удар меча, хмурые взгляды и сопел. Мало пил, еще меньше ел. Тяжелея взглядом. А гости, оказавшись за столом, разгулялись. Меды и вино после пережитого волнения сняли неловкость и веселье пошло кругом.
Кикимора, пока тянулось застолье, успела сменить не один наряд и вкусить не от одного блюда. И жалела лишь о том, что никто не обмолвился и словом о тех неисчислимых утратах, которые понесла ее кухня от руки Радогора. А Копытиха, про Радогора лучше и не думать, хоть и прикидывается подругой, а и глиняной чашки не догадалась предложить.
Стояла уже глубокая ночь, когда Ратимир решительно поднялся и властным взглядом поднял своих, не очень твердо стоящих на ногах, воевод.
— Хозяевам отдыхать пора. — заявил он, обводя все строгим взглядом. — И гостям тоже.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
