Едва повозка выкатилась за ворота Дворцового города, ее окружил караул конных воинов Тайра. Кэнрэймон-ин выглянула в окно, но не встретила ни одного приветливого, знакомого лица. Повсюду маячили конские бока и спины, отчего ей показалось, будто карета превратилась в передвижную тюрьму.
Чуть позже поезд замедлил ход — дорога пошла в гору. Сквозь щели в бамбуковых шторках открывался вид со склона холма на долину реки Камо. Утреннее солнце выглянуло из-за туч и явило глазам Кэнрэймон-ин необычайное зрелище. Многие большие усадьбы Хэйан-Кё были поставлены на огромные плоты, которые затем сплавлялись по реке. До императрицы доносился надсадный рев тягловых быков, волокущих к реке возы, груженные стропилами и резными колоннами, сёдзи и даже садовыми калитками. Улицы Хэйан-Кё стояли без движения.
— Что это? — тихо воскликнула Кэнрэймон-ин. — Зачем они ломают город?
— Я слышала, государыня, — ответила фрейлина, которая знала про Фукухару, — что в новой столице нет подходящего дерева для построек. Говорят, первым вельможам, что туда прибыли, пришлось селиться в домах простолюдинов. Поэтому те, кто может, берут с собой и дома.
— Они плывут по реке, словно листья, подхваченные ветрами судьбы, — вздохнула Кэнрэймон-ин и опустила шторку. Потом она прислонилась к стене шаткой кареты и закрыла глаза. — Нет, это не явь. Какой-то ужасный кошмар.
— Это карма, — тихо проговорила другая фрейлина. — Мой дядя был монахом в храмах Миидэры. Он едва спасся от гибели, когда ваш отец приказал предать храм огню. Все древние рукописи и картины погибли. Немудрено, что боги попустили такому свершиться.
Все сидящие рядом потрясенно воззрились на спутницу. Та вдруг испуганно огляделась и подняла рукава — спрятать лицо.
— Простите, государыня! Я совсем не думала кого-либо оскорбить. Прошу, смилуйтесь.
И женщины перевели выжидательные взгляды на императрицу.
Кэнрэймон-ин знала, что вправе изгнать провинившуюся фрейлину из дворца или назначить еще худшую кару — за осуждение члена монаршей семьи. Киёмори настоял бы на суровом наказании — о Тайра либо хорошо, либо ничего. «Только я — не отец, и даже в эти мрачные времена нужно думать о милосердии».
— Мы все очень устали, — заметила она. — Ранний подъем, суета, неразбериха… Стоит ли дивиться тому, что с языка слетают опрометчивые слова. Извинить такое нетрудно.
Раздалось несколько вздохов облегчения, а карета покатила дальше — к Фукухаре.
Тюремный дворец
Путешествие государя-инока Го-Сиракавы отнюдь нельзя было назвать приятным. В его карете недоставало подушек, и старые суставы ина отмечали каждый ухаб и выбоину. Вся его свита состояла из престарелой няни-монахини и Дзёкэна. Го-Сиракаве тоже довелось наблюдать снос имений. Видел он и большие плоты, сплавляемые по рекам Камо и Ёдо. Он, как и прочие, понимал, что некогда величественная столица терпит непоправимый урон.
Впрочем, Го-Сиракаве было уже все равно. Одного его сына казнили, другой лежал при смерти. И это не считая многих сыновей, дочерей, жен и наложниц, которых ему пришлось потерять за столь долгую жизнь. «Все мои усилия, направленные против Тайра, были тщетны, — размышлял он, пока тряская повозка несла его к новой столице. — Верно, боги и впрямь замыслили погубить мир. А я, несомненно, много и тяжко грешил в прошлых рождениях, раз вынужден переживать гибель всего, что мне дорого».
Путь в сорок ли до Фукухары занял два дня. Когда вечером первого императорский поезд остановился на почтовой станции в Даймоцу, Го-Сиракаву поместили врозь с остальными. Ему лишь мельком удалось разглядеть деревянное ложе, на котором его недужного сына Такакуру проносили внутрь постоялого двора. Самого ина затолкали в темную, полную стражи комнату, запретив с кем бы то ни было разговаривать. Всю ночь Го-Сиракава провел, слушая голоса, раздававшиеся по соседству: то сына, то внука — императора, то Кэнрэймон-ин, а то и других, кого помнил по дворцу. Порой кто-то заговаривал о нем, спрашивал, как он себя чувствует. «Как будто я уже умер, — подумал государь-инок, — и, словно дух, преследую живых».
В Фукухару прибыли на закате второго дня, хотя самого заката видно не было — туман над водой поглотил солнце. Едва Го-Сиракава шагнул из кареты, его лицо овеял холодный ветер с моря. Вдалеке, перебивая смятенный гомон приходящей в себя знати, грохотал прибой.
— Сюда, владыка, — произнес воин Тайра в полном боевом облачении.
Го-Сиракава обернулся, следя за его жестом, и увидел, что стоит у грубых ворот, за которыми проглядывал убогий бедняцкий домишко.
— Добро пожаловать в новую усадьбу, повелитель, — сказал Тайра, гнусно ухмыляясь. — Приготовлена к вашему приезду. Мы зовем ее «Тюремным дворцом».
Го-Сиракава вздохнул и покорно пошел перед стражником — через сад сорной травы к плохо отесанному дому простолюдина. Врата, как он заметил, совмещали в себе вход и выход. Старой монахине и Дзёкэну было поручено внести те скудные пожитки, которые Го-Сиракаве позволили взять с собой. В доме было всего три крыла-закутка. Ина отвели в самый дальний от выхода и заперли снаружи.
Го-Сиракава сел на пол посреди темнеющей комнаты, внимая тому, как морской ветер стучит перегородками и черепицей. Потом узником овладела мысль — не найдется ли в комнате чего, чтобы можно было умертвить себя? «Зачем Киёмори не отнял у меня жизнь? Станет ли ему стыдно, если я покончу с собой? Вряд ли. Этому человеку неведомы ни стыд, ни честь. В ком-то, возможно, моя смерть вызовет негодование к Тайра, желание их побороть. Но что, если они преуспеют не более Мотихито? Найдет ли моя душа упокоение, зная, сколь многих обрекла на погибель?»
Среди стропил послышался какой-то шорох, и Го-Сиракава поднял голову. Там, в тусклом свете, маячили два темных крыла. «А-а, птица или нетопырь. Угодила сюда и не найдет выхода, как и я».
Но вот существо спорхнуло вниз, приземляясь перед ним. Оказалось оно черной птицей чуть крупнее ворона. На голове ее, что удивительно, виднелась крохотная квадратная шапочка. Через миг случилось и вовсе чудное: птица низко поклонилась Го-Сиракаве и произнесла:
— Приветствую, владыка. Возрадуйтесь, ибо я был послан к вам с добрыми вестями.
— Тэнгу! — вырвалось у Го-Сиракавы. Сам того не ожидая, он улыбнулся. — Я слышал о существах, подобных тебе, но ни разу не видел.
Птица склонила головку:
— Возможно, вы видели нас чаще, чем предполагаете. Я — кроха тэнгу. Мне выпала честь быть посланником нашего князя, Сёдзё-бо.
— Помнится, ты говорил о добрых вестях. Я думал, в наши темные времена их больше не существует.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
