Товарки ее в глубоком молчании приступили к делу. Когда они отмучались и ушли, оставив на прощание два нарочно сшитых для Золотинки платья, начальник караула известил узницу о переезде.
Напрашивалось предположение, что расстроенные донельзя пигалики постараются скрасить невеселое существование преступницы приятными переменами.
Так оно и оказалось.
Проследовали долгим прорубленным в скалах просеком и начальник караула отпер кованные двери, потом еще одни — хлынул пронзительный белый свет. С первого взгляда Золотинка узнала высокий многоцветный купол и нисходящие к круглой площади склоны, сплошь заставленные строеньицами под плоскими крышами — если можно, конечно, говорить о крышах в мире, где не бывает дождей. То был подземный городок пигаликов Ямгоры, крепко запечатленный в памяти тем самым происшествием, что привело Золотинку на скамью подсудимых.
Стражники пошли вниз короткой каменной лестницей, которая пропадала между рядами разросшейся зелени. Золотинка узнала обыкновенные помидоры, огурцы, перец, бобы, так же как маленькую вишню и крошечную, не больше кустика яблоню, усыпанную недозрелыми яблочками. Местами кроны смыкались, образуя низкий проход, — листья хлестали Золотинку по лицу, она задела яблоко и поймала его рукой.
— У нас не принято рвать незрелую зелень, даже дети этого не делают, — быстро предупредил стражник, опасаясь, по-видимому, непоправимого — что Золотинка накинется на яблоки, обнаружив всю меру собственной невоспитанности, прежде чем получит руководящее наставление. Товарищи его, двое, оглянулись с недоумением, которое они, очевидно, разделяли поровну между назойливым воспитателем и непонятливой воспитанницей. Золотинка не выпускала яблока, прихвативши его всей горстью.
— Дети не рвут? — простодушно удивилась она.
— Нет.
— А приговоренные к смерти?
Бедняга словно бы подавился… краска сошла с налитого, круглого личика, обнаружив противоестественное развитие от спелого румянца к бледной, незрелой и кислой зелени.
— Сорвите, — глухо промолвил он.
Золотинка еще помешкала, ощущая, как тяжелеет и раздается в руке плод. Когда она оборвала черешок и протянула яблоко стражнику, тот в удивлении вспыхнул.
Необыкновенно крупное, желтое с прожилками яблоко, казалось, млело в своей избыточной спелости, легкое нажатие пальцев оставляло в сахарной кожуре следы.
Мучительный багрянец заливал щеки несчастного пигалика. Золотинка видела, что розовеют даже лоб и виски.
— Возьмите и съешьте за мое здоровье.
— Чья эта яблоня? — спросил пигалик, не поднимая глаза, но в голосе слышалось нечто упрямое, почти злое.
— Порханов, — припомнил кто-то из товарищей.
Несколько ступеней вниз — стражник нырнул между застилающей стену зеленью, открыл окно или дверь — что-то подвинул в сторону и возвратился уже без яблока.
В новом Золотинкином жилище не было ни запоров, ни решеток — пигалики вообще не пользовались в быту замками. Что тут имелось определенного — это потолок и пол, все остальное: окна, двери и даже стены по большей части — представляло собой чистую условность, одно название, все заменялось подвижными складными перегородками. Помещение легко было обратить в крытый дворик, который без преград переходил в улицу. Но и самая улица, впрочем, оставалась под сомнением — она представляла собой заставленную кадками с зеленью крышу нижележащего дома. Понятно, что и у Золотинки над головой кто-то ходил и катал тележки, она слышала это тем лучше, что едва не доставала теменем до потолка.
Начальник караула провел ее по дому и показал пределы — матерые стены, которые отделяли ее от соседей. Он отвел ей участок улицы с плодовыми деревьями и кустарниками, который она могла использовать для прогулок, и повторил несколько раз в заключение, что это тюрьма, узилище, а не… а не то, что там Золотинка себе думает. Никакого послабления, никакого! Три шага за пределы жилища, за назначенный Золотинке двор с четырьмя яблонями, грушей, вишней, сливой, крыжовником, шиповником и некоторым количеством клубники, помидоров и огурцов (своевременно их поливайте!) будут считаться побегом. Побег, повторил он, тыкая передним концом самострела в носок ботинка. Побег, со всеми вытекающими отсюда, отнюдь не радостными последствиями. Нерадостными, да.
— Не нужно обольщаться. Я хотел бы, чтобы вы прониклись сознанием… да, чтобы прониклись сознанием.
На этом они забрали свои самострелы, вскинули их на плечи и удалились — все до последнего.
— А часовой? — крикнула Золотинка вдогонку.
Трудно было предположить, что бы они забыли поставить часового. И выходит… никакого часового Золотинке не полагалось. Она осталась под охраной собственной сознательности, ограниченная в своей свободе указанными ей от сих и до сих пределами.
Хорошенькое дело! А кто же будет отсчитывать шаги, с которых начинается побег? — подумала Золотинка в сильнейшем побуждении немедленно испытать судьбу. И любопытно было бы знать, какими такими «нерадостными» последствиями хотят они устрашить приговоренную к казни узницу?
Раздвинутые стены позволяли видеть за густыми купами садика весь город — противоположные склоны его в нескольких сотнях шагов: лестницы, проулки, зелень, раскрытые настежь жилища и маленьких обитателей — они не казались, впрочем, маленькими, вполне соразмерные своим домам, яблонькам и детишкам.
Золотинка присела на низкий табурет, имевший под сиденьем загадочные выдвижные ящички, и погрузилась в созерцательное бездействие. Никто не тревожил узницу, и нужно было нарочно встряхнуться, чтобы не просидеть так полдня.
Она прошла на улицу, отмеченную не столько порогом или стенами, сколько нависающими откуда-то с крыши, из сада верхних соседей гроздьями винограда, и, озираясь, обнаружила над оградой верхнего садика густой урожай голов — повсюду теснились, заглядывая в Золотинкин двор, пигалики. Появление узницы несказанно их поразило. Здрассь-те, забормотали они сбивчиво, но все сразу, кое-кто пытался раскланяться, что не просто было между садовыми кадками и ящиками, где пигалики напирали друг на друга, чтобы не повредить посадкам.
— Здравствуйте! — отвечала Золотинка, насмешливо улыбаясь. Откуда взялась эта улыбка, зачем? только Золотинка безошибочно чувствовала, что пигаликов легко уязвить и такой безделицей.
Они задвигались, стараясь без нарочитой поспешности высвободиться из своих теснин, залепетали на все лады: очень приятно, простите, до свидания, рад видеть вас в добром здравии, ужасно-ужасно-ужасно рад и все прочее, что только может подвернуться воспаленному нравственным беспокойством уму. В два счета, самое большее в три или четыре, пигалики освободили весь верхний ярус и с каким-то растительным шуршанием исчезли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
