То же наблюдалось по сторонам, где тянулась узенькая, мощеная узорчатым камнем улочка: множество ротозеев прянули в стороны, исчезнув еще прежде, чем Золотинка успела одарить их улыбкой. Уже на бегу, спасаясь, они все еще как будто раскланивались, спиной к узнице держались за шляпы и вообще не знали, куда девать руки.
Хуже пришлось соседям, которым некуда было бежать, они и так находились у себя дома. Им потребовалась немалая выдержка и хладнокровие, чтобы не отказать Золотинке в обычных соседских любезностях.
— Как у вас поливают сад? — поймала Золотинка молоденького пигалика, может быть, мальчика, судя по свежему личику и коротким штанишкам.
Егун, как звали малыша, не усомнился переступить очерченную начальником караула границу, которая означала тюрьму, но оставался до крайности молчалив. Это представляло большое неудобство в виду необходимости объяснить узнице множество мелочей: устройство и назначение водопровода, удобства, которые предоставляют складные стены, пользование кроватью (ее нужно было сначала найти и отделить от стены, после чего Золотинка могла пользоваться этим игрушечным ложем как низким сидением), задвижки подпольного дымохода и даже местонахождение кладовой.
Не задержав Егуна сверх необходимого, Золотинка выдвинула стены, оставшись в сумрачном одиночестве. Никто не нарушал ее уединения, не слышно было шагов в проулке перед домом, и понадобилось время уяснить себе, что пешеходы дают крюку, поднимаясь и спускаясь на боковые улицы, — подальше от навевающего тоску жилища.
Нужно было знать пигаликов, их смешливый и жизнерадостный нрав, чтобы оценить, какое необычайное уныние овладело городом до самых дальних его закоулков. Золотинка не догадывалась и предположить не могла, что решение верховного судьи поместить ее в середине города, — это не только послабление для узницы, что очевидно, но и живой укор всему населению Ямгор. Своего рода наказание, которое прямо имел в виду премудрый судья. Верховный судья имел все основания переложить часть своих нравственных затруднений на плечи тех, кто лишил его покоя и сна. Он лучше чем кто бы то ни было понимал, что даже случайная встреча с приговоренным тобой к смерти человеком есть тяжелейшее испытание для честного и чувствительного пигалика. И надо сказать, что эта воспитательная мера (а пигалики ни при каких обстоятельствах не забывали воспитывать друг друга), имела чрезвычайный успех: притихший город переживал тяжелые времена.
Подавленная тишина наступала без видимой причины за семейным столом. Закадычные друзья сурово раскланивались и проходили мимо, словно бы в жесточайшей ссоре. Родители повышали голос на детей и раздавали подзатыльники, что было, разумеется, необыкновенным, западающим в память событием. Развлечения потеряли вкус, работа — смысл. И эти беспричинно брызнувшие из глаз слезы…
Народный приговор не может быть отменен и обжалованию не подлежит! Трудно представить, какое горе заключала в себе теперь эта простая истина!
Гости появились у Золотинки лишь на третий день, и это доказывало, что самые верные ее друзья не свободны были от малодушия. Золотинка изнывала в неизвестности, и мало помогала ей тут осторожная с обеих сторон, вприглядку дружба с соседским мальчишкой Егуном. Слишком тяжело и однозначно оставалось положение узницы, чтобы она могла удовлетвориться дружбой вообще, когда нуждалась в сообщнике.
Нечего было и думать, чтобы выбраться из Ямгор без деятельной помощи кого-то из туземцев. Золотинка скоро поняла, что находится под наблюдением двадцати тысяч пар глаз, которые с избытком заменяют отставленных часовых. Так что сам собой отпал вопрос, кто же будет считать крамольные шаги узницы, которые означают побег. Хватило одной попытки, чтобы Золотинка хорошенько уяснила себе, кто будет считать. Все.
Освоившись в новом жилище, она нарочно прошлась по улице. По остановившимся взглядам соседей, испуганным, отчужденным лицам случайных прохожих поняла, что считают. Не в переносном смысле, а в самом буквальном: каждый бунтарский шаг ее за установленные пределы молчаливо отмечен в онемевших душах свидетелей. Никто не сделал ей замечания, но никто, с другой стороны, не пытался притворяться, что побег узницы никак его не касается. Все бросили свои дела и уставились на преступницу с какой-то неколебимой что ли, весьма красноречивой определенностью.
Это молчаливое порицание многому научило Золотинку, если она чего-то еще не понимала. Она возвратилась домой, притихшая. Золотинка, кажется, впервые по-настоящему осознала, что, как бы ни различались между собой пигалики носами и шевелюрами, в какие бы взаимные недоразумении ни вступали, — все они единый народ, сплоченный общностью изначальных понятий и убеждений. И что даже видимые противоречия пигаликов имеют начало в одних и тех же основополагающих представлениях.
Поэтому, когда она увидела перед домом нахохленного и сердитого Тлокочана, то подумала, что следом явятся и другие. Теперь начнется, решила она, не давая себе труда остановиться на этом любопытном предположении поподробнее.
— Дитя мое, — молвил толстенький Тлокочан — ты похудела. Это никуда не годится. Ты вся ушла в свет. Ты стала прозрачна и сияешь, глазам больно смотреть. Ты уже не даешь тени, поверь старому колдуну: от тебя не осталось тени, один свет. А это в высшей степени опасно. Это преждевременно и опрометчиво. Надо бы потолстеть. У толстых людей хорошая, доброкачественная, плотная и надежная тень. Говорят, есть верное средство: пиво со сметаной. И нагнись, дитя мое, (он едва доставал Золотинке до пояса), — я тебя поцелую!
Золотинка не нагнулась, а присела, они поцеловались на виду у прохожих и прошли в дом, где волшебник с любопытством огляделся, сразу уловив казенный, нежилой дух Золотинкиного жилища.
— Я многое передумал в эти дни, — заговорил он с новой, строгой интонацией, с совсем уже не смешной торжественностью, которая заставила Золотинку сесть, устремив на собеседника внимательный взгляд.
— Я не мог прийти раньше. Не так это все легко. Посмел бы я посмотреть в твои чудные, милые глаза? — он и сейчас не особенно стремился к этому опасному предприятию и говорил приглушенно, отвратив взор в сторону.
Шаги во дворе заставили Тлокочана придержать язык — с тем большей легкостью, чем труднее давался ему разговор, пока представлявший собой одно цветистое вступление.
Шаги и покашливание перед раздвинутой настежь стеной возвестили появление наряженного в разлетающиеся одежды кучерявого и утонченно изысканного Омана. Поэт неприятно удивился, обнаружив у Золотинки волшебника, и сдержанно встретил преувеличенные проявления дружеских чувств со стороны Тлокочана. Он передал Золотинке цветы и сел на отшибе, откровенно показывая, что там, на сиротском диванчике возле входа, занял очередь в ожидании, когда Золотинка освободится для разговора. Ибо понятно было, что после трехдневного отсутствия в тяжелую для Золотинки пору Оман не явился бы с пустяками. Он так ясно выражал это нетерпеливым покачиванием закинутой на колено ноги, значением сложенных на груди рук, задумчивой игрой губ, что оставалось непонятным только одно. Как это не взошло ему в голову, что и Тлокочан, может статься, не явился бы с пустяками после трехдневного же отсутствия?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
