Кари отложила книгу и вытерла кончики пальцев о рукав блузы.
– Этот автор, Томас Ничене, ты говорил, что он зарезал свою мать.
– Да, мать и брата. Подал пример, так сказать. – Джоунас чувствовал, что уже здорово перебрал вина. Тем не менее сделал еще один большой глоток. Отвернувшись от ночного пейзажа за окном, продолжал: – И знаешь, отчего все, нарисованное им, кажется таким нелепым, я бы сказал, трогательно нелепым? Если бы ты прочла эту проклятую книгу, как потом, пытаясь понять, прочел ее я, прочла, не будучи психически неуравновешенным молодым человеком, предрасположенным к тому, чтобы принять все за чистую монету, ты бы сразу догадалась, что описания Ничене вообще не имеют к Аду никакого отношения. Он черпает свое вдохновение из источника до смешного настолько очевидного, насколько, опять же, до смешного нелепого. Кари, его Ад – это не что иное, как Империя Зла в фильмах о "Звездных войнах", несколько видоизмененная, подработанная, поданная сквозь призму религиозного мифа, но, несомненно, все та же Империя Зла из "Звездных войн". – Он горько рассмеялся. Отпил еще вина. – Его демоны – это увеличенные до гигантских размеров Дарты Вадеры, черт бы его подрал. Почитай его описание Сатаны, а потом посмотри любой фильм, в котором участвует Джабба Хат. Если верить этому сумасшедшему идиоту, старина Джабба Хат – точная копия Сатаны. – Нейберн налил себе и залпом выпил бокал белого вина, потом еще один. – Марион и Стефани погибли. – Несколько затянувшийся глоток вина. Бокал пустеет наполовину. – Погибли, чтобы Джереми мог попасть в Ад и совершить свои великие, черные, говнюшные подвиги в обличье этого долбаного Дарта Вадера.
Окончание его тирады обидело или расстроило ее, а может быть, сделало и то и другое вместе. Он не желал этого и чувствовал себя виноватым. Он и сам не знал, чего хотел. Видимо, просто искал возможность излить кому-нибудь свою душу. Он никогда не делал этого раньше и не понимал, что это вдруг на него сегодня нашло, – скорее всего, с того самого дня, как обнаружил дома трупы жены и дочери, ничто так сильно не подействовало на его нервы, как неожиданное и таинственное исчезновение Мортона Редлоу.
Вместо того чтобы подлить себе вина, Кари поднялась со своего кресла.
– Думаю, надо хоть чего-нибудь поесть.
– Я не голоден, – вырвалось у него, но он и сам заметил, что язык у него заплетается. – Согласен, и впрямь надо поесть.
– Может, сходим куда-нибудь? – предложила она, отбирая у него бокал и ставя на ближайший стол. В мягком золотистом сиянии от бесчисленных гирлянд городских огней, ниточками-паутинками разбежавшихся в разные стороны далеко внизу, лицо ее было очень красивым. – Или закажем пиццу?
– А как ты относишься к бифштексам? У меня и вырезка есть в морозилке.
– Слишком долго ждать.
– Да нет. Их надо разморозить в микроволновке и забросить в рашпер. У меня на кухне все это имеется.
– Ладно, пусть будет по-твоему.
Глаза их встретились. Взгляд ее, как всегда, был чист, проницателен и прямолинеен, но сейчас Джоунасу почудилось в нем чуть больше нежности, чем обычно. Он отнес это ее выражение к обычной заботе, какую хороший врач-педиатр обязан проявлять по отношению, например, к своим малолетним пациентам. Могло быть, что эта нежность по отношению к нему всегда присутствовала в ее взгляде, а он только сегодня это заметил. А может быть, она впервые осознала, как сильно он нуждается в ком-нибудь, кто бы мог окружить его заботой.
– Спасибо, Кари.
– За что?
– За то, что ты есть ты, – с чувством произнес он.
И, обняв ее за плечи, Нейберн повел Кари по направлению к кухне.
Вперемежку с панорамой гигантских машин, темных вод и колоссальных демонических фигур Хатч получал картины и другого содержания. Поющие ангелы. Коленопреклоненная Божья Матерь. Христос с Апостолами на Тайной Вечере, Христос в Гефсиманском саду, Распятый Христос, Вознесение Христа.
Он предположил, что они имеют какое-то отношение к картинам, которые Джоунас мог собирать раньше. Они, правда, отличались и по периодам и по стилям от тех картин, которые Хатч видел в приемной у врача, но тема была все той же. Здесь явно просматривалась какая-то связь, подсознательное намеренно сводило вместе разрозненные сигналы, но смысла этого соединения он пока не мог постичь.
Еще видение: Ортегское шоссе. По обе стороны катящей в восточном направлении машины проносятся ночные пейзажи. Приборный щиток. Слепящий свет фар встречных машин, заставляющий его щуриться. И вдруг Регина в желтом свете приборного щитка. Глаза закрыты. Голова опущена на грудь. Что-то торчит у нее изо рта, придерживаемое шарфом.
Она открывает глаза.
Увидев раскрытые от ужаса глаза Регины, Хатч вырвался из видений, подобно ныряльщику, оттолкнувшемуся от дна, чтобы глотнуть свежего воздуха на поверхности.
– Она жива!
Он бросил взгляд на Линдзи, недоуменно воззрившуюся на него.
– Я что-то не слышала, чтобы ты говорил, что она уже мертва.
Только сейчас он понял, как мало верил в возможность увидеть девочку живой.
Не успел Хатч приободриться от мысли, что заметил, как блестят ее глаза в желтом свете приборного щитка в машине убийцы, как новые видения с такой силой захлестнули его, словно на голову его обрушился град мощных кулачных ударов: из густого мрака выступили черные тени искривленных человеческих фигур. В странных, причудливых позах. Он видел женщину, усохшую, как перекати-поле, другую – в последней стадии разложения, с высохшим лицом, по которому трудно было определить, принадлежало ли оно мужчине или женщине, с поднятой молитвенно вверх страшной, вздувшейся, черно-зеленой рукой. Коллекция. Его коллекция. Снова мелькнуло лицо Регины, глаза открыты, освещенные огоньками приборов. Как бесконечно много способов обезобразить, изуродовать, посмеяться над творением Бога существует в этом мире! Регина. Бедненькая моя. Не надо бояться. Ладно? Не бойся. Мы просто едем на прогулку в парк аттракционов, вот и все. Такой же, например, как Диснейленд или Волшебная гора. Как великолепно впишется она в мою коллекцию. Трупы, поданные как произведения искусства, поддерживаемые в нужных положениях с помощью проволоки, штырей, деревянных брусков. Глазам его предстали навеки застывшие вопли. Разверзтые в крике челюсти скелета в вечной мольбе о пощаде. Прелестная коллекция. Регина, крошечка, моя хорошенькая девочка, какое удивительное приобретение являешь ты собой для коллекции.
Хатч пришел в себя, обеими руками цепляясь за ремень безопасности, стремясь сорвать его с себя, так как ему казалось, что он, словно проволока, веревка или шнур, стягивает, давит и душит его. Он рвал ременные лямки с такой яростью, словно они были саваном, в котором его хоронили заживо. Чувствовал, что надрывно кричит и с шумом, глубоко вдыхает в себя воздух, словно боится задохнуться, и с таким же шумом разом выдыхает его. Он слышал, что Линдзи что-то говорит ему, понимал, что вселяет в нее ужас, но не переставал биться, метаться и кричать на протяжении всех долгих секунд, пока судорожно искал замок, чтобы освободиться от ремня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
