— Что-нибудь придумаем.
— Ох, боюсь, не было бы хуже. Слишком резко оборвать сеансы игры… По-моему, он уже привык к Асмик Вартановне.
— Давай поговорим при встрече.
— Идет. Какая-нибудь помощь нужна?
— Какая теперь помощь? Спасибо, дружище. Я сам позвоню в горисполком.
Похороны Арзумановой состоялись через три дня. Приехали родственники: младший брат, племянница. Детей у старушки не было. Провожать Асмик Вартановну собралось полгорода. Было множество цветов. Все, кто учился в Зорянске музыке, так или иначе прошли через ее заботливые руки.
Жаров на похороны не успел. Он глубокой искренне горевал. Арзуманова как бы благословила его на путь в прекрасный мир музыки.
Помимо чисто человеческой утраты, мы потеряли отличного, незаменимого помощника в расследовании дела Домового.
Жаров был настолько потрясен, что в первый день разговора у нас с ним не получилось. И только назавтра он доложил о работе, проделанной в Ленинграде.
— Встретились с бывшими учениками консерватории, что живут в Ленинграде, — рассказывал он. — Юрий Михайлович взял на себя преподавателей. Кое-кто еще работает и из пенсионеров. И вообще, мало кто из профессоров удаляется от дел. Преподают до последнего. Беда вот в чем: все это было очень давно. Ведь, по словам Асмик Вартановны, до войны еще! Такие события произошли. И сведений никаких. Только редкая способность запоминать. Мне говорили, что хороший музыкант должен знать наизусть все произведения, которые у него в репертуаре…
— Речь шла о том, чтобы запомнить с первого раза.
— Вот и мы искали такого. Не знаю, тот или нет.
Некто Яснев Аркадий Христофорович. В сорок первом году учился на четвертом курсе. Не закончил из-за войны.
— Он жив? Где теперь?
— Юрий Михайлович занимается этим вопросом.
7
Надежда на улучшение состояния больного рухнула. Более того, Межерицкий попросил приехать. И настроение, с которым он звонил, ничего хорошего не предвещало…
— Общее состояние очень ухудшилось. Резко подскочило давление, почти не спит. Боюсь, как бы не стало еще хуже. Склеротический тип. Чего доброго, хватит инсульт…
— Что, ты считаешь, на него повлияло?
— Не знаю. Была явная ремиссия.[25] Что-то в больном зашевелилось. Возможно, воспоминания, душевные волнения. И мы резко прервали нашу музыкотерапию.
— Давайте срочно продолжим! — взволнованно предложил Жаров.
— Где вы возьмете хорошего пианиста, чтобы он терпеливо изо дня в день приезжал сюда? У нас ведь не дом отдыха…
— Можно найти, например, в Ленинграде, — не отступал Жаров.
— Как вы это себе мыслите? — усмехнулся Межерицкий.
— У меня есть кое-какие знакомые. — Жаров посмотрел на меня, ища поддержки. — Захар Петрович, если обратиться в филармонию… Через наше руководство.
— Постойте, Константин Сергеевич, дело это деликатное. Привлекать музыканта… Нет, только в добровольном порядке. Хорошо, допустим, охотник найдется. Это в идеальном случае. Но вдруг это будет длиться не одну неделю? Кто на это согласится? И снова придется прерывать…
— Нет-нет, — запротестовал Межерицкий. — Дай бог опять вернуть пайщика в норму. Как врач еще добавлю: большое значение имела личность самой Асмик Вартановны… Вот это был человек! Мягкий, обаятельный. Как она входила в палату, с каким вниманием и теплотой здоровалась с больным… Это очень важно.
— Да, найти другую такую трудно, — вздохнул я.
— Невозможно, — подтвердил Жаров.
— Видите, вы сами это признаете, — сказал Борис Матвеевич.
— Но все-таки попробовать надо, — стоял на своем следователь. — Не останавливаться же на полпути.
Мне показалось, Межерицкий обиделся.
— Не думайте, Константин Сергеевич, что меня пугает ответственность. Хотя, пока больной находится в больнице, за его состояние отвечаю я. Я иду вам навстречу. Вы сами видите. Но снова подвергать больного испытанию я не имею права. Если бы я сам мог играть, уверяю вас, не посчитался бы со временем… Мне нужна гарантия, что лечение, или, как я называю, музыкотерапия, будет продолжаться сколько необходимо.
— Почему все-таки резкое ухудшение? — спросил я.
— Я не могу сказать определенно: обострение сердечной болезни от самих воспоминаний или от того, что перестала приходить Арзуманова и играть. Ведь это своего рода пробуждение. Но пробуждение может быть приятным и ужасным. Я не знаю, какие воспоминания, а значит, эмоции, возникли у больного в момент брезжущего сознания. Вы ничего не узнали? — вдруг неожиданно закончил Межерицкий.
— Нет, — сказал следователь.
— Очень жаль.
— И еще один вопрос, — спросил я. — Что больной ест охотнее всего?
— Ест он неважно. А так, пожалуй, рыбу. — Мы со следователем невольно переглянулись. Врач заметил. — Что из этого?
— Подтверждение одного факта, — уклончиво ответил Жаров.
— Мне кажется, договорились… — полушутливо погрозил пальцем Межерицкий.
— Верно, — согласился я. — С сорок шестого он прятался точно.
— Понятно. Вообще, я не шучу, дорогие товарищи. Мне надо знать о нем все…
Прошло несколько дней. И вдруг раздался звонок от Коршунова. Инспектор угрозыска находился в Свердловске, где нашел бывшего студента Ленинградской консерватории Яснева. Он работал заместителем директора областного Дома народного творчества. Следователь, прихватив с собой ноты, найденные у Митенковой, выехал для встречи с ним.
Жаров вернулся через неделю и прямо с поезда приехал в прокуратуру.
Едва поздоровавшись, он выпалил:
— Автора нот, кажется, узнал, но он… — Следователь развел руками, — убит перед самой войной.
— Погодите, Константин Сергеевич, давайте по порядку.
— Давайте. — Следователь расстегнул пальто.
— Да вы раздевайтесь. Разговор не минутный.
— Конечно. Если вы свободны.
Я вызвал Веронику Савельевну, секретаршу, и попросил, чтобы нас не беспокоили.
— Выкладывайте.
— Аркадий Христофорович Яснев именно тот человек, которого называла Асмик Вартановна. Очень доволен, что его помнят в Ленинграде. За необыкновенную память.
— Что он делает на административной должности?
— Сам признался, что пианист из него гениальный не вышел, зато руководитель…
— Замдиректор Дома народного творчества? — усмехнулся я.
— У Яснева несколько книжек, собранных им уральских народных песен.
— Понятно. Вот где, наверное, пригодился его дар.
