С некоторым даже самоуважением Шульгин подумал, что у него хватает здравомыслия ограничиться только этим, а не окружить виллу настоящими боевыми фугасами.
Но все же… Разве можно так жить, постоянно готовясь убивать или быть убитым? То ли дело безмятежные годы до начала космической заварушки. Пришел бы он сейчас домой из своего института, выпив по дороге пару кружек пива, а там… Ну, в самом лучшем случае сел к телевизору, надев старые тренировочные штаны, и принялся бы смотреть программу «Время» или «Ленинский университет миллионов». Соседские мужики могли позвать чинить застучавший клапанами «Запорожец» и в гараже еще вмазать по стаканчику. А если бы жена вернулась из театра не в духе…
И вот это была вся его жизнь? И такой бы тянулась до пенсии и до могилы?
Шульгин вдруг вспомнил, как в новогоднюю ночь 1980 года они с Андреем решили записать свой прогноз на пять лет вперед. С обычными у футурологов разделами: «Внешняя политика», «Внутреннее положение в стране», «Техника» вообще и «Военная техника», «Научный прогресс», «Личная жизнь»… Написали, заклеили в конверты и спрятали, договорившись вскрыть на встрече восемьдесят пятого. Не успели немного… А что он там предсказывал? Медленное экспоненциальное движение, никаких открытий, никаких прорывов, осложнения на Ближнем Востоке и в Иране, серое растительное существование без надежд и озарений… А про них самих? Он не предвидел ничего, кроме возможного продвижения по службе на одну-две ступеньки… Ну, еще, кажется, собирался засесть за докторскую. Так все и было, пока за полгода до назначенного срока не покатилось так стремительно, что, действительно, ни в сказке сказать, ни гонораром оплатить…
Он вернулся к веранде, где оживленная и энергичная Анна уже сложила костер из валяющихся вокруг в изобилии сухих до звона сосновых сучьев. По мере того как гигантские реликтовые деревья продолжали, обгоняя друг друга, стремиться к небу, нижние ярусы ветвей отмирали и сами собой падали вниз, на покрытую полуметровым слоем хвои землю.
Только яркие языки пламени дали понять, как незаметно и быстро вокруг потемнело. Все же апрель – не июль.
Смешно, но Шульгин боялся того, что сегодня, по всем расчетам, должно было случиться. Он привык к совсем другой, безответственной, только ему принадлежащей жизни, и связать сейчас себя чем-то вполне конкретным по отношению к этой наивной девочке…
Стоит ли? Он начал, чтобы отвлечься и дать себе время для размышлений, собирать дрова в пределах освещенного дрожащим оранжевым пламенем костра круга. Натаскал целую кучу, достаточную, чтобы поддерживать огонь до утра. Сел на обрубок бревна, прикурил от головешки. Анна тут же пристроилась рядом, привалилась спиной к его плечу.
Словно на танцах в девятом классе, он сделал инстинктивную попытку отстраниться.
– Шашлык будем жарить? – спросил Сашка, чтобы о чем-то говорить.
– Если хочешь, – ответила Анна. Ей было хорошо. С замиранием сердца она тоже ждала неизбежного. Только, в отличие от Шульгина, связывала с этим неизбежным какое-то немыслимое счастье.
– Значит, будем.
Пока на шампурах трещала молодая замаринованная в сухом вине баранина, спереди лица обжигал сухой жар костра, а спины холодил выползающий из леса сырой туман, они сидели обнявшись, и Шульгин неизвестно зачем рассказывал, как в семьдесят четвертом году чуть не замерз в тайге, заблудившись в поисках далекого леспромхоза. Он тогда работал на «Скорой помощи». Поступил вызов. Пять человек тяжело пострадали от взрыва самогонного аппарата. Шофер Серега Слесарев тоже был навеселе и свернул не на ту просеку…
Вряд ли девушка понимала смысл долгого занудного рассказа с ничего не значащими для нее реалиями неизвестной жизни. Да и не вслушивалась скорее всего. После двух рюмочек коньяку она развеселилась, шашлык, которого в предыдущей жизни ей есть не приходилось, тоже был восхитителен, о коммунистической Москве, где они с матерью голодали два года, совсем не вспоминалось.
Главным было твердое мужское плечо рядом, стиснувшая поляну ночь, пляшущие языки пламени над голубовато-алыми раскаленными углями и смутно белеющая стена дачи напротив, где в уютной спаленке на втором этаже должно случиться «то самое»…
Выскользнув из-под Сашкиной руки, Анна вроде бы по неотложному делу убежала в дом, с электрофонариком поднялась по винтовой лестнице в спальню и разобрала постель. Чтобы, когда придет время, не отвлекаться.
Хотела было вернуться обратно, а потом вспомнила уроки Натальи Андреевны и подумала: «Зачем?»
Быстро сняла так и не ставшую по-настоящему привычной одежду, достала из сумки длинную шелковую ночную рубашку.
Легла в просторную мягкую постель, придвинула к изголовью табуретку с керосиновой лампой и стала ждать, закинув руки за голову и глядя в высокий дощатый потолок.
Должен же он догадаться… Если придет в ближайшие десять минут – все будет хорошо.
ГЛАВА 13
Ситуация с «Валгаллой» парадоксальным образом зеркально отражала то, что произошло в четырнадцатом году с «Гебеном» и «Бреслау». Английский флот пропустил тогда из Средиземного моря в турецкие проливы два германских крейсера исключительно с целью осложнить военное положение России и не позволить ей в первые же месяцы войны захватить Босфор и Константинополь. Это было названо британским адмиралтейством «стратегической ошибкой», в результате которой Черноморский флот вместо активных операций был вынужден два с лишним года тратить все свои силы на защиту внутренних коммуникаций и безуспешные попытки перехватить «Гебен», который один по огневой мощи был равен всей русской бригаде линкоров, а по скорости превосходил любой из них почти вдвое. Оставаясь под немецким командованием, крейсера формально были проданы Турции. «Валгалла» же, находясь в Черном море, наоборот, считалась собственностью Воронцова и плавала под флагом САСШ, так что и Колчак, и врангелевский МИД имели полное право отвергать любые претензии британского верховного комиссара в Стамбуле. Да, некоторые российские учреждения и частные лица фрахтуют означенный пароход для перевозки тех или иных грузов, однако никакой ответственности за поведение его капитана и владельца в открытом море не несут и нести не могут. Вот если он нарушит законы Югороссии, находясь на ее территории, то, безусловно, будет нести определенную, означенную законами ответственность. Но ни в каком ином случае. Все, возможно, и справедливые, претензии следует адресовать только и исключительно госдепартаменту Северо-Американских Соединенных Штатов.
На всякий случай нота, впрочем, довольно мягкая (правительство его величества прекрасно понимало реальный расклад сил на мировой арене), была вручена британским послом госсекретарю САСШ, на что последовал незамедлительный ответ: «Америка – свободная страна, и ее законы не предполагают ответственности правительства, президента или конгресса за действия граждан, хотя бы они и ущемляли интересы третьих стран или частных лиц. Все спорные вопросы могут и должны решаться в суде в порядке частного обвинения. В том случае, если действия граждан САСШ на территории Соединенного королевства (и только там) будут признаны судом преступными и указанные лица скроются после вынесения приговора на американской территории, то может быть рассмотрен вопрос об их экстрадиции». (Каковых прецедентов, впрочем, до сих пор не наблюдалось.)
Таким образом, круг замкнулся. Как бы вне связи с вопросом о судьбе «Валгаллы» Югороссия довела до сведения Лиги Наций и всех морских держав, что в связи с окончанием гражданской войны и нормализацией международной обстановки ширина территориальных вод Югороссии устанавливается в двенадцать морских миль, что соответствует закону Российской империи от 10 декабря 1909 года.
Ответом на это была довольно резкая нота Англии о том, что она никоим образом не может признать никакой границы территориальных вод, превышающей три морские мили.
На следующий день последовала новая, заранее заготовленная нота Югороссии, в которой доводилось до сведения правительства его величества, что русское правительство «исходит из того основного положения международного права, что прибрежное государство всегда имеет право объявить находящейся под ее контролем ту полосу береговых вод, которую оно способно защищать с берега. Применение югоросским правительством в настоящее время двенадцатимильной зоны, с одной стороны, отнюдь не противоречит международному праву, а с другой – вполне обосновано современным состоянием военно-морской техники».
Обе стороны прекрасно понимали, что спор имеет чисто схоластический характер и не может быть разрешен даже международным судом в Гааге, однако практически он давал Воронцову и Колчаку возможность достичь наконец цели, к которой они стремились.
