ему противогаз: – Пойдешь на заливку.
Генка подержал противогаз, потом отвернулся и стал его примерять.
– Заяц ты, целый час, как девка, ломался. Раз уж сказал «не буду», так и уходил бы, а то только языком молоть.
Гущин думал, что после таких слов Генка обязательно развернется и уйдет, уже навсегда. А тот ничего, проглотил молча, только рожу в противогаз спрятал.
Возвратилась машина со склада. Разгружали ее долго. Ящики в новой партии оказались разболтанными, у некоторых прогнили днища, и еще одна бутыль выскользнула из деревянного каркаса и грохнулась у ног. Но обошлось благополучно – никого не обрызгало. И все же главные заботы были впереди. Разгрузить машину и перетаскать ящики – это даже не полдела, а плохонькая четверть. Самое трудное – заливать кислоту в бак. Каждую бутыль нужно вытащить из ящика, а она весит около двух пудов, но у двухпудовки ручка есть, а у этой – горло, голой рукой не схватишься, кожу кислотой обожжешь; одну-другую поднять за горло можно, а их ведь больше сотни, приходится нагибать ящик и тащить бутыль из него, как распаренную ногу из резинового сапога: один человек держит за ящик, второй тянет. Держать, конечно, проще, чем тянуть, и тому же, кто вытянул, нужно еще поднять ее на подставку к ногам заливальщика, а тому, кто ящик держал, отнести пустой в сторону. Пока бутыль тянешь из ящика, из него стружка сыплется, вернее, уже не стружка, а разложившееся от кислоты дерево, оно спокойненько растирается между пальцев в порошок. Если человек очень впечатлительный возьмет такую стружку да увидит, как она у него в руках рассыпается, тут и мысли разные и домыслы.
А пока те двое бутыль из ящика вытащили и за новую принялись, третий, что на подставке стоит, берет эту бутыль, отворачивает пробку, поднимает и горлом вниз ставит на деревянную седловину, которая лежит на бортах бака. Если седловина сделана удачно, то бутыль стоит в «очке» сама, если нет – ее приходится поддерживать рукой и ждать, когда кислота перестанет выбулькивать из нее. Из бака воняет, и человек, придерживающий бутыль, делается похожим на жеманную девицу, кажется, он вот-вот скажет: «Ой, мне стыдно, я лучше отвернусь». А пока он жеманится, нижние ставят к его ногам новую бутыль. Иногда он не успевает вылить одну, а у ног уже три дожидается, и он виновато машет хоботом противогаза, не успеваю, мол. Тому, кто наверху, всех труднее. А всех легче четвертому, который принимает у него пустые бутыли и заворачивает на них пробки, но при этом голову крутит чуть ли не на 180°. Относит он бутыли далеко. Аккуратно устанавливает их в ящики и выстраивает в ровные ряды. С выравниванием рядов он возится очень долго, и поэтому у него ни одной свободной минуты.
Наверху сначала стоял Ходырев, потом ему попала на руку кислота. Он спрыгнул с подставки и закрутился в поисках шланга с водой. Иван, которого облило в самом начале, подхватил шланг и направил на руку струю. Ничего бы страшного не случилось, но Генка так сильно тер обожженное место, что расцарапал его до крови. Повертев рукой под носом у Афонина, он побежал к аптечке перебинтовываться. С половины дороги вернулся, стащил противогаз и ушел снова.
– Мастырку Ходырь забацал, – усмехнулся Афонин и полез на его место.
Бутыли с кислотой стал подавать ему Иван, а тот оттаскивал пустые, начал помогать поддерживать их. Теперь у него уже не хватало времени выравнивать их.
Дышать в зольном было тяжело, и мужики, опорожнив тридцать бутылей, пошли на свежий воздух покурить. Гущин долил бак водой и включил насос, чтобы к концу перекура перекачать все в котел. Когда раствор начал убывать, ржавые стенки бака и труба, подводящая пар в том месте, где был раствор, стали матово-белыми.
Ходырев возвратился с повязкой на руке. Увидел, что мужиков нет, и тоже ушел.
Гущин откачал раствор и посмотрел на часы. До конца рабочего дня оставалось не так уж много.
Когда он плакался перед Уховым, а потом и директором о невозможности перерыва в процессе – он немного хитрил. Задержка была просто нежелательна. А сейчас действительно останавливаться было поздно, иначе придется все начинать сначала. Почти все.
Мужики успели перекурить, но осталось их всего двое: Ходырев и тот, что оттаскивал пустые бутыли, имени его Гущин еще не запомнил.
– А где остальные?
– На профком ушли.
– Какой профком?
– Обыкновенный, цеховой. Шелудько только что их увел. Ваську разбирать.
– Сварного, что ли?
– А сварного за что? Ваську Климова, он три дня шалаву свою по Михайловке гонял и с расстройства забыл, что на работу ходить надо…
Гущин не дослушал и побежал наверх. В кабинете Лемыцкого никого не было. Он заглянул в одну дверь, в другую, пока не влетел в красный уголок.
Стол для президиума стоял у самой стены. За ним, подперев щеку ладонью, сидел Лемыцкий. Шелудько в белой рубашке с мокрыми, гладко причесанными волосами стоял рядом и говорил речь. Лицо у него было розовым, то ли после душа, то ли от ораторского волнения. Остальные члены профкома расселись на стульях, расставленных в несколько рядов. Стульев было много, а их человек шесть, и сидели вразброс, так что Гущин еле отыскал бригадира. Между президиумом и членами профкома, низко опустив голову и сгорбившись, стоял молоденький паренек, похожий на старичка, худенький и белобрысый.
– Федор Иванович, ну что это за бардак! – начал возмущенный Гущин. – Я вас жду там. А вы?
– У нас, между прочим, заседание актива, – членораздельно выговорил Шелудько и перевел недоумевающий взгляд на Лемыцкого.
– Федор Иванович, там же работа стоит, а вы здесь лясы точите.
– Лясы точат бабы на базаре, а здесь, я еще раз вам повторяю, профактив собрался!
Лемыцкий успокаивающе протянул к Шелудько ладони.
– Минуточку, сейчас продолжим. Юрий Васильевич, у вас же остались люди.
– Семья-то большая, да много ли толку?
Афонин с Иваном поднялись и ждали, переглядываясь.
– Лясы точим. – Краска спала с лица Шелудько, и оно стало очень красивым. – Решайте, Станислав Станиславович, лясы мы точим, как утверждает командированный товарищ, или проводим мероприятие по воспитанию нарушителя трудовой дисциплины. – Шелудько отошел к окну и встал спиной к Гущину.
В красном уголке притихли. И вдруг засмеялся Иван. Тоненький смех не вязался с его крупной фигурой, и собрание не сразу поняло, откуда он исходит, а когда раздраженные люди уставились на Ивана, он засмущался и опустил голову, но смеха унять не смог и, прыская через каждое слово, изложил:
– Давайте вместо воспитательной проработки отправим Ваську на кислоту, вместо меня или Федюхи.
