Наконец Элен не выдержала:
– Пит, ты использовал кувалду, чтобы разнести вдребезги фантазию маленького мальчика, безвредную фантазию, и все потому, что у тебя навязчивая идея...
– Она не безвредная, – ответил я. – И у меня нет навязчивой идеи.
– Есть, есть, – настаивала жена.
– Я просто верю в рациональное...
– Заткнись.
– Ты даже не хочешь поговорить со мной об этом?
– Не хочу. Бессмысленно.
Я вздохнул.
– Я люблю тебя, Элен.
Она долго молчала.
Лишь ветер шебаршился где-то под крышей.
В кроне одной из вишен, растущих во дворе, ухнула сова.
– Я тоже тебя люблю, – после долгой, долгой паузы ответила Элен, – но иногда мне хочется дать тебе пинка.
Я злился на нее, полагая, что она несправедлива, что позволяет эмоциям брать верх над разумом. Теперь, по прошествии многих лет, я бы отдал все что угодно, лишь бы услышать вновь, что она хочет дать мне пинка, и с улыбкой согнулся бы.
* * *
С колыбели моему сыну, Бенни, внушали, что бога нет ни под каким именем, ни в какой форме, и религия – убежище для слабовольных людей, которым не хватает мужества принимать вселенную такой, какая она есть. Я не разрешал крестить Бенни, потому что, с моей точки зрения, этот обряд являлся первой ступенью культа невежества и иррациональности.
Элен, моя жена, мать Бенни, выросла в семье методистов и так и не смогла отмыться (как я это себе представлял) от пятен веры. Она называла себя агностиком и не могла пойти дальше и присоединиться ко мне в лагере атеистов. Я любил ее так сильно, что в этом вопросе не требовал от нее однозначно определить свою позицию. Зато презирал всех тех, кто не мог признать, что бога во вселенной нет, а возникновение жизни вообще и человеческой цивилизации в частности – не более чем биологическая случайность.
Я осуждал всех, кто смиренно преклонял колени перед воображаемым Создателем: методистов, католиков, лютеран, баптистов, мормонов, всех прочих. Они называли себя по-разному, но заблуждались одинаково.
Но больше всего не терпел здравомыслящих мужчин и женщин, таких же, как я, которые сошли с тропы логики и рухнули в пропасть суеверия. Они отдали все свои сокровища: независимую душу, уверенность в себе, интеллектуальную целостность, – в обмен на невнятные обещания загробной жизни в тогах и с арфами. Тех, кто решился на такое, я презирал куда больше, чем какого-нибудь давнего друга, который вдруг признался, что внезапно проникся всепоглощающей страстью к собакам и развелся с женой, чтобы жить с немецкой овчаркой.
Хол Шин, мой партнер, с которым я основал "Фаллон и Шин дизайн", тоже гордился своим атеизмом. В колледже мы были лучшими друзьями и на пару могли выиграть любые дебаты по вопросам религии. Каждый, кто пытался заикнуться о существовании Всевышнего, позволял себе не соглашаться с утверждением, что во вселенной правят стихийные силы, потом сожалел о встрече с нами, ибо мы наглядно показывали, что таким идиотам, как он, не место в мире взрослых. Случалось, что мы не могли дождаться, когда же разговор зайдет о религии, и сами умело наталкивали студентов, как мы полагали, верующих, на эту тему.
Потом, получив диплом архитектора, мы не захотели работать с кем-то еще и создали свою фирму. Мечтали о том, чтобы проектировать внушительные, но элегантные, функциональные, но красивые здания, которые будут радовать и удивлять, вызывать восхищение не только коллег, но и всего мира. Благодаря уму, таланту и решительности, нам еще совсем молодыми удалось добиться некоторых из поставленных целей. "Фаллон и Шин компани", вундерфирма, стала средоточием революционного дизайна, о котором с придыханием говорили как студенты архитектурных факультетов, так и матерые профессионалы.
В основе наших невероятных успехов лежал наш атеизм, поскольку мы решили создавать новую архитектуру, не имеющую ничего общего с религиозными откровениями. Большинство мирян понятия не имеет о том, что практически все окружающие их здания, даже созданные современными архитектурными школами, несут в себе конструктивные элементы, призванные усилить роль бога и религии в повседневной жизни. К примеру, сводчатые потолки поначалу использовались в церквях и кафедральных соборах, с тем чтобы взгляд устремлялся к небесам и, таким образом, навевал мысли о рае и тамошних благах. Монастырские своды, бочарные своды, крестовые своды, веерные своды, прямоугольные, шестиугольные и треугольные своды – не просто арочные конструкции; им отводилась роль агентов религии, рекламных щитов как самого бога, так и его власти. С самого начала Хол и я решили, что в зданиях, сконструированных "Фаллон и Шин компани", не будет сводчатых потолков, шпилей, арочных окон и дверей, никаких конструктивных элементов, порожденных религией. Мы стремились к тому, чтобы направлять взгляд входивших в наши здания к земле, дабы люди помнили, что они плоть от земной плоти, не дети какого-либо бога, а более интеллектуально развитые кузены обезьян.
И возвращение Хола к католицизму, религии его детства, стало для меня страшным ударом. В тридцать семь лет, в расцвете творческих сил, на вершине успеха, доказавшего превосходство не связанного догмами, здравомыслящего человека над воображаемыми божествами, он вернулся в исповедальню, вновь начал причащаться, смочил лоб и грудь так называемой святой водой и, таким образом, отверг интеллектуальный фундамент, на котором до этого момента базировалась вся его взрослая жизнь.
От ужаса случившегося у меня заледенели и сердце, и костный мозг.
За то, что религия забрала у меня Хола, я еще больше возненавидел ее. Удвоил усилия в том, чтобы изгнать из жизни моего сына даже малую толику религии и суеверий, прилагал все силы, чтобы курящие благовония, бьющие в колокола, поющие псалмы, обманывающие себя дураки не отняли его у меня. Когда еще совсем маленьким он показал себя прирожденным лидером, я самым тщательным образом подбирал для него книги, ограждал от всего, что указывало на религию как приемлемую составляющую образа жизни, решительно пресекал нездоровые фантазии. Когда я заметил, что он увлекся вампирами, призраками, всеми эти чудищами, готовыми поразить воображение ребенка, я в зародыше подавил этот интерес, высмеял его, показал Бенни, сколь приятно и радостно подняться над этим ребячеством. Нет, я не отказывал ему в удовольствии чего-то испугаться, потому что ничего религиозного в этом нет. Бенни имел право смаковать страхи, внушаемые книгами о роботах-убийцах, фильмами о чудовище Франкенштейна и других страшилах, созданных руками человека. А вот книги и фильмы, героями которых были монстры сатанинского или божественного происхождения, я ему не давал, потому что вера в Сатану – та же религия, только черная, а не белая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
