– Ты выдала ему, кто ты? – поднял голову Высогота. – Сказала всё?
– За трусость, – сглотнула она, – я заплатила унижением и презрением к самой себе.
– Расскажи о своем сне.
– Я видела гору, огромную, крутую, граненую, как каменный нож. Видела Геральта. Слышала, что он говорил. Четко. Внятно. Каждое слово, так, будто была совсем рядом. Помню, я хотела крикнуть, что все совсем не так, что все это неправда, что он страшно ошибся… Ошибся во всем! Ведь еще вовсе не было Равноночия, поэтому если получится так, что в Равноночие я умру, то он не должен объявлять меня мертвой раньше срока, пока я еще жива. И он не должен обвинять Йеннифэр и говорить о ней так…
Цири замолчала на минуту, погладила кота, сильно шмыгнула носом.
– Но я не могла издать ни звука. Не могла даже дышать… Словно тонула. И проснулась. Последнее, что я видела, что помню, – это три наездника. Геральт и еще двое, во весь опор мчащиеся по ущелью, со склонов которого низвергаются горные водопады…
Высогота молчал.
Если б в ту ночь кто-нибудь подкрался к хате с провалившейся стрехой и заглянул сквозь щели в ставнях, то увидел бы в скупо освещенной комнатушке седобородого старика, сосредоточенно слушающего повествование пепельноволосой девушки, щека которой изуродована ужасающим шрамом.
Увидел бы черного кота, лежащего на коленях у девушки, лениво мурлыкающего, требующего, чтобы его гладили к вящей радости разгуливающих по комнате мышей.
Но никто не мог этого видеть. Хата с провалившейся стрехой, заросшей мхом, была хорошо укрыта туманом на бескрайних болотах Переплюта, куда никто не отваживался забредать.
Глава шестая
Известно, что ведьмак, причиняя иным мучения, страдания и смерть, столь великое удовольствие и наслаждение испытывает, коих человек благочестивый и нормальный токмо тогда достигает, когда с женою своею законною общается, ibidum cum eiaculatio. Из поведанного ясно следует, что и в сей материи ведьмак являет себя противным природе творением, ненормальным и мерзопакостным вырожденцем со дна ада пренаичернейшего и наисмраднейшего родом, ибо от наносимых страданий и мук токмо дьявол сам, пожалуй, удовольствие получать может.
АнонимМонструм, или Ведьмака описание
Они свернули с большака, шедшего вдоль долины Нэви, и поехали, сокращая путь, через горы. Ехали быстро, насколько допускала тропа – узкая, крутая, прильнувшая к скалам с фантастическими формами, покрытым пятнами разноцветных мхов и лишайников. Ехали меж отвесных каменных обрывов, с которых низвергались рваные потоки водопадов и ручьев. Проезжали по ущельям и ярам, по раскачивающимся мостикам перебирались через пропасти, на дне которых белой пеной кипели потоки.
Граненый столб Горгоны, казалось, вздымался прямо у них над головами. Вершину Горы Дьявола они видеть не могли – она тонула в облаках и мгле, затягивающих небо. Погода – как это бывает в горах – испортилась через несколько часов, и полил дождь, нудный и малоприятный.
Ближе к сумеркам все уже нетерпеливо и нервно принялись выискивать глазами пастушеский шалаш, разрушенную овчарню или хотя бы пещеру. Что угодно, лишь бы укрыться от льющейся с неба воды.
– Кажется, дождь перестал, – с надеждой в голосе сказала Ангулема. – Капает только из щелей в крыше шалаша. Завтра, к счастью, мы уже будем у Бельхавена, а в пригороде всегда можно переночевать в каком-нибудь сарае или овине.
– В город не поедем?
– Ни в коем разе. Чужаки на лошадях бросаются в глаза, а у Соловья в городе куча доносчиков.
– Мы же собирались выставить себя в качестве приманки…
– Нет, – прервала она. – Так не пойдет. Наша тройка вызовет подозрение. Соловей – хитрый стервец, а весть о том, что меня поймали, уже наверняка разошлась. Если что-то насторожит Соловья, то и до полуэльфа дойдет.
– Что предлагаешь?
– Обойдем город стороной с востока, с устья долины Сансретур. Там рудники. В одном у меня есть знакомый. Наведаемся к нему. Как знать, может, пригодится. Если повезет.
– Можешь говорить яснее?
– Завтра скажу. На руднике. Чтоб не сглазить.
Кагыр подкинул в костер березовых веток. Дождь шел весь день, другое дерево гореть бы не стало. Но береза, даже и мокрая, только немного пошипела и тут же занялась высоким синеватым пламенем.
– Откуда ты родом, Ангулема?
– Из Цинтры, ведьмак. Есть такая страна у моря, при устье Яруги.
– Я знаю, где лежит Цинтра.
– Так зачем спрашиваешь, коли столько знаешь? Я так сильно тебя интересую?
– Скажем – немного есть.
Помолчали.
Потрескивал огонь.
– Моя мать, – наконец сказала Ангулема, глядя в пламя, – была в Цинтре дворянкой, к тому ж, кажется, высокого роду. У этого рода в гербе был морской котик, я б тебе показала, был у меня медальончик с этим их затраханным котом, от матери. Я его опосля в кости продула… Но этот кошкин род, разорви его морской пес, отказался от меня, потому что, вишь ты, мать моя вроде бы связалась с каким-то хамом, кажется, конюхом, а может, конюшим, и получилось, что я – бастард, срамота, позорище и пятно на кошачьей чести. Отдали меня на воспитание дальним родственникам, у тех, правда, в гербе не было ни кота, ни псины, ни какой другой живности, но отнеслись они ко мне неплохо. Послали в школу, в общем, и били мало… Хоть довольно часто напоминали, кто я такая есть, какой-то ублюдок, в крапиве зачатый и рожденный. Мать навестила меня раза три или четыре, когда я была еще маленькой. Потом перестала. Впрочем, мне на это было… ну…
– А как попала к бандитам?
– Ты выспрашиваешь прямо как следователь! – фыркнула она, поморщившись. – К бандитам, это ж надо! Ай-ай-ай! С добродетельного-то пути, ой-ей-ей!
Она поворчала, покопалась за пазухой, вытащила что-то, чего ведьмак толком не разглядел.
– Одноглазый Фулько, – проговорила она неразборчиво, яростно втирая себе что-то в десны и втягивая носом. – Нормальный хрен. Что забрал, то забрал, но порошок оставил. Возьмешь щепотку, ведьмак?
– Нет. Лучше бы и ты не брала.
– Это почему?
– Потому.
– Кагыр, а ты?
– Наркотик не употребляю.
– Ну и святоши мне попались, – покрутила она головой. – Никак сразу же приметесь морали читать. Мол, от порошка я ослепну, оглохну и облысею. Рожу ненормального ребенка.
– Прекрати, Ангулема, и докончи рассказ.
Девушка громко чихнула.
– Ладно, если хочешь. Так на чем я… Ага. Ну, началась, значит, война с Нильфгаардом, родственнички растеряли все имущество и вынуждены были бросить дом. Было у них несколько собственных детей, а я стала для них обузой, вот и отдали меня в приют. Содержали приют жрецы при каком-то храме. Веселенькое это было, как вскорости оказалось, местечко. Обычный бордель, ни прибавить, ни убавить, для таких, что любят незрелое яблочко, сечешь? Молоденьких девочек, да и мальчиков тоже. Я, когда туда попала, была уже слишком взрослой, переростком, на меня любители не находились…
Совершенно неожиданно она залилась румянцем, который был виден даже при свете костра.
– Ну, почти не находились, – добавила она сквозь зубы.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Пятнадцать. Познакомилась я там с одной девчонкой и пятью мальчишками моего возраста и постарше. И мы быстренько нашли общий язык. Как ни говори, а знали мы легенды и предания. О Бешеном Дее, о Чернобородом, о братьях Кассини… Захотелось нам на большак, на свободу, на разбой! Это что же, сказали мы себе, только из-за того, что нас тут дважды в день кормят, мы должны каким-то старперам и отвратникам по первому зову задницы подставлять…
– Попридержи словотворчество, Ангулема. Сама знаешь, перебор хуже недобора…
Девушка протяжно отхаркнулась, сплюнула в костер.
– Ну и святоша! Ладно, перейду к делу, что-то мне болтать не хочется. В приютской кухне отыскались ножи, достаточно было их как следует на камне навострить и на пояс подвесить. Из точеных ножек дубового стула получились шикарные колья. Нужны были только лошади и деньги, ну, дождались мы приезда двух развратников, постоянных бывальцев, стариков, тьфу, почти сорокалетних. Приехали они, винцо потягивают, ждут, когда им попы по обычаю привяжут выбранную малолетку к такой специальной удобной штуковине… Но в тот день им поиграть не удалось!
– Ангулема!
– Ладно, ладно. Короче: прирезали мы и забили обоих развратных старцев, трех попов и пажа, единственного, который не сбежал и коней ихних сторожил. Храмового эконома, который не хотел дать ключей от сундучка с деньгами, мы огнем припекали до тех пор, пока не дал, но жизнь ему сохранили, потому как милый был старичок, всегда доброжелательный и покладистый. И пошли на грабеж, на тракты и большаки. Разные колеи оказались у наших судеб, то на возу, то под возом, то мы дрались, то нас избивали. То было сыро, то холодно. Ха, холодно-то чаще. Из того, что ползает, я ела в жизни все, что удавалось, мать их так, поймать. А из того, что летает, однажды сожрала даже воздушного змея, потому как он был склеен мучным клеем.
