Понимая, что главными опорами английского господства были страх, престиж, добровольное или принудительное сотрудничество со стороны народа и некоторые общественные классы, материально заинтересованные в господстве англичан, Ганди повел наступление на эти основы. Он призывал отказываться от почетных титулов, и хотя лишь немногие обладатели этих титулов откликнулись на его призыв, народ потерял уважение к титулам, дарованным англичанами, и они стали символом падения. Появились новые нормы и ценности. Пышность и великолепие дворов вице-короля и князей, производившие прежде такое сильное впечатление, показались вдруг до крайности нелепыми, пошлыми и даже постыдными на фоне нищеты и страданий народа. Богачи стали меньше выставлять напоказ свое богатство; многие из них начали, по крайней мере внешне, вести более скромный образ жизни и по одежде почти не отличались от простого народа.
Старым лидерам Конгресса, воспитанным в иных, более консервативных традициях, трудно было приноровиться к этим новым веяниям; их тревожил подъем масс. Но волна новых настроений, прокатившаяся по стране, была такой мощной, что некоторые из них тоже прониклись этими настроениями. Лишь очень немногие отошли от Конгресса, и в их числе был М. А. Джинна. Он вышел из Конгресса не из-за разногласий по вопросу об отношениях между индусами и мусульманами, а потому, что не мог приспособиться к новой и более передовой идеологии, а в еще большей мере потому, что ему неприятны были толпы оборванных людей, говоривших на языке хиндустани, которые хлынули в Конгресс. Он считал, что политика — это более высокая материя, которой надлежит заниматься в законодательной палате или в узкой комиссии. На несколько лет он совсем ушел со сцены и решил навсегда покинуть Индию. Он обосновался в Англии и прожил там несколько лет.
Говорят, и, мне кажется, не без основания, что индийцы по складу своего ума склонны к квиетизму. Возможно, что у древних народов и вырабатывается такое отношение к жизни, к этому ведет также многовековая традиция философского мышления. Но Ганди, являющийся типичным сыном Индии, представляет полную противоположность квиетизму. Ганди — олицетворенная энергия и деятельность, он не теряет времени попусту; он не только действует сам, но и заставляет действовать других. Он больше, чем кто-либо иной, боролся с квиетизмом индийского народа и искоренял его.
Ганди послал нас в деревни и села; в сельских районах закипела деятельность множества проповедников нового учения о действии. Это всколыхнуло крестьянство; оно начало пробуждаться от своей спячки. На нас это оказало иное, но в такой же мере сильное действие, так как мы, в сущности, впервые увидели жизнь крестьянина в его глинобитной хибарке с постоянно нависающей над ним угрозой голода. Эти поездки помогли нам изучить экономику Индии лучше, чем книги и ученые доклады. Эмоциональный подъем, который мы испытывали, получил конкретное выражение и подкрепление, и отныне нам уже не было возврата к старой жизни или к нашим прежним нормам, как бы ни изменились впоследствии наши воззрения.
Ганди имел четко определенные взгляды по экономическим, социальным и другим вопросам. Он не пытался навязывать все свои взгляды Конгрессу, хотя продолжал развивать свои идеи и временами, в процессе работы, вносил в них новое, излагая это в своих сочинениях. Однако некоторые свои взгляды он все же старался внушить Конгрессу. Ганди действовал осторожно, так как хотел, чтобы люди сами пошли за ним. Иногда он заходил слишком далеко в Конгрессе, и ему приходилось отступать. Не все приняли его взгляды во всей их совокупности; многие не соглашались с его основными принципами. Но большинство приняло их в той видоизмененной форме, приспособленной к существовавшим в то время обстоятельствам, в которой они были приняты Конгрессом. В двух отношениях взгляды, лежавшие в основе его учения, оказали хотя и не вполне четкое, но сильное влияние: а) подходить ко всему с критерием — в какой мере это полезно массам и б) никогда не забывать о значении применяемых средств, даже если преследуемая цель справедлива, ибо средства управляют целью и меняют ее.
Ганди был по своей сущности человеком религии, индусом до глубины своей души, но его религиозная концепция не имела ничего общего с догмой, обычаем или ритуалом98. Основа этой концепции заключается в его твердой вере в моральный закон, который он называет законом правды или любви. Правда и ненасилие для него одно и то же или различные стороны одного и того же понятия, для него эти слова почти взаимозаменяемы. Он считает, что воспринял дух индуизма, и отвергает любой текст и любое действие, расходящееся с его идеалистическим представлением о том, что должен представлять собой индуизм, называя их интерполяцией, или позднейшими наслоениями. «Я отказываюсь,— сказал он,— быть рабом прецедентов или порядков, которые я не могу понять и отстаивать на моральной основе». Таким образом, в своей деятельности он совершенно свободен, для того чтобы выбирать пути по своему усмотрению, изменять свои взгляды, приспособляться, развивать свою философию жизни и действия, руководствуясь в качестве высшего критерия только моральным законом в том виде, как он его понимает. Можно спорить о том, правильна или ложна эта философия, но Ганди требует применять этот основной критерий ко всем и особенно к себе самому. И в политике и в других областях жизни это создает для среднего человека трудности и часто порождает недоразумения. Но никакие трудности не могут заставить Ганди свернуть с избранного им прямого пути, хотя в определенных границах он постоянно приспособляется к меняющимся обстоятельствам. Любое преобразование, которое он предлагает, любой совет, который он дает другим, он немедленно применяет к себе самому. Он всегда начинает с себя; его слова и дела соответствуют друг другу, как перчатка на руке. Таким образом, что бы ни случилось, он никогда не теряет своей цельности, его жизнь и работа всегда представляют единое органическое целое. Даже его очевидные неудачи как бы еще более возвышают его.
Как же Ганди представлял себе ту Индию, которую он намеревался построить в соответствии со своими стремлениями и идеалами? «Я буду бороться за такую Индию, в которой беднейшие люди будут чувствовать, что это действительно их страна, в строительстве которой они будут иметь решающий голос, за Индию, где не будет высшего и низшего класса людей, за Индию, где все общины будут жить в полном согласии... В такой Индии не может быть места для проклятия неприкасаемости или такого бича, как алкоголь и наркотики... Женщины будут пользоваться теми же правами, что и мужчины... Такова Индия моей мечты». Гордясь своим индусским наследием, он пытался одновременно придать индуизму своего рода универсализм и признал все религии носителями правды. Он не хотел суживать свое культурное наследие. «Индийская культура,— писал он,— не является полностью индусской, мусульманской или какой-либо другой. Это слияние их всех». «Я хочу,— говорил он далее,— чтобы ветер культуры всех стран как можно свободнее веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног. Я не хочу жить в домах других людей как незваный гость, как нищий или раб». Восприняв современные идейные течения, он все же никогда не отрывался от своих корней и цепко держался за них.
Так он принялся за восстановление духовного единства народа, стремясь сломить преграду, отделяющую малочисленную верхушку, проникнутую западным духом, от масс, пытаясь найти живые элементы в старых корнях и, опираясь на них, вывести массы из их оцепенения и неподвижности, привести их в действие. Основное впечатление, которое оставляет его цельная и в то же время разносторонняя натура, — это отождествление с массами, духовная общность с ними, поразительное чувство единства с обездоленными и нищими не только в Индии, но и во всем мире. Даже религия, подобно всему остальному, отходит на второй план по отношению к этому страстному стремлению поднять обездоленный народ. «Полуголодная нация не может иметь ни религии, ни искусства, ни организации»,— говорил он. «То, что может быть полезно для голодающих миллионов, представляется мне прекрасным. Дадим сегодня прежде всего то, что насущно необходимо для жизни, а все то, что украшает ее, придет потом... Я хочу такого искусства и такой литературы, которые могут говорить с миллионами». Все его мысли были всегда поглощены судьбой этих миллионов несчастных обездоленных людей, и все как бы вращалось вокруг них. «Мы должны быть всегда полны готовности и энтузиазма служить миллионным массам». Он говорил, что его самое большое желание — «осушить слезы у всех людей».
Неудивительно, что этот человек, обладавший изумительной энергией, верой в себя и необычной силой духа, стремящийся к равенству и свободе для всех, но исходящий во всем этом из интересов бедных, как бы заворожил индийские массы и привлек их к себе, подобно магниту. Им казалось, что он соединяет прошлое с будущим и что благодаря ему мрачное настоящее представляет как бы переходную ступень к этому будущему жизни и надежды. Это относится не только к массам, но также и к интеллигентам и к другим слоям, хотя они часто приходили в смятение и замешательство и им было труднее отказаться от прочно усвоенных навыков. Таким образом, он произвел огромный психологический переворот не только среди своих последователей, но также среди своих противников и многочисленной категории нейтральных лиц, которые до того не знали, что думать и что делать.
