Зайдя в своих рассуждениях в тупик, я попросил Джоуи рассказывать дальше.
— Мампси закатывали грандиозный бал, и сперва я решил, что он из числа приглашенных гостей, — продолжал Джоуи. — Только он был не так расфуфырен, как остальные важные персоны, выходившие из экипажей. Ну, я прождал на улице полночи, и наконец господа стали рассаживаться по своим каретам и разъезжаться, а огни в бальном зале погасли. Но мой парень все не выходил. Наконец, очень поздно — в два или три часа — к дому в наемном экипаже подкатил джентльмен, похожий не на гостя, а скорее на священника или адвоката, ибо он страшно торопился и был одет не нарядно, а во все черное. Я уж испугался, что мой парень вышел через конюшенный проулок, но наконец, примерно в семь утра, он спустился по ступенькам.
— Так поздно! — воскликнул я. — Что же за дело такое могло задержать его там на всю ночь, да еще во время бала?
Джоуи пожал плечами и продолжал:
— Потом я проследовал за ним до дома на Грейт-Титчфилд-стрит.
— Мистер Памплин! — воскликнул я, вспомнив адрес, однажды упомянутый Генри.
— Он вышел оттуда с парнем в слюнявчике.
— Священник! Да, это он!
— Он пробыл там пару часов — скорее всего, завтракал, — с легкой завистью сказал Джоуи.
Поняв намек, я выложил перед ним все съестные припасы, какие сумел найти.
— Потом они отправились на извозчичий двор Фоцарта на Пиккадилли, и я подкрался достаточно близко, чтобы услышать, как они заказывают карету.
— А он сказал, куда собирается ехать?
— Нет, но с того двора дилижансы ходят только в северном направлении. Потом они взяли наемный экипаж, и мне пришлось бежать за ними что есть мочи. К счастью, они ехали медленно, из-за сильного движения на улицах. Они подъехали к зданию возле собора Святого Павла, похожему на церковь, с такими арками и остроконечными башенками. Я спросил у привратника, что за дом такой, и он ответил что-то вроде «доктор с комом».
— Докторз-Коммонз! — вскричал я.
— Ага, точно. Ну, я дал привратнику шиллинг и попросил разузнать, по какому делу прибыли два джентльмена. Через минуту он вернулся и сказал, что они громко вопили насчет упреждения особого разрешения на венчание.
— Утверждения, Джоуи.
— Утверждения, — повторил он.
— А для кого разрешение?
— Да для него самого, для Генри Беллринджера. Но вот имени леди я не разобрал.
Я пришел в недоумение и объяснил Джоуи почему.
— На ком он женится? И почему именно сейчас? Ведь сейчас, когда завещание находится у него в руках, он заинтересован в том, чтобы продать его либо сэру Дейвиду, либо претенденту со стороны Малифантов.
— Но предположим, он знал, что Барни наняли убить вас. Как изменилось бы положение вещей с вашей смертью?
— В случае моей смерти по завещанию наследницей становится Генриетта.
Я осекся и в ужасе уставился на Джоуи. Он понял ход моих мыслей, и мы оба разом вскочили на ноги.
— Но она никогда не согласится, — проговорил я. — Она…
Я умолк, осознав вдруг, что Генриетта, конечно же, считает меня погибшим. О боже! Зачем, ну зачем я решил не ставить ее в известность? Но потом в голову мне пришла следующая мысль, и я вскричал:
— Но почему Момпессоны дали согласие на брак? Какую выгоду они извлекают?
Времени на подобные раздумья не оставалось.
Я начал торопливо одеваться и крикнул:
— Беги, найми экипаж, Джоуи!
Когда он бросился к двери, я крикнул:
— Постой! На какое время Беллринджер заказал карету?
— Я не расслышал, на какой час. Но точно на сегодня.
— Тогда нам нельзя терять ни минуты.
Джоуи помчался вниз, а я открыл бюро и аккуратно уложил в карман все деньги — двадцать фунтов и несколько шиллингов, — оставшиеся от суммы, выданной мне мисс Лидией. Теперь, по крайней мере, я собирался потратить их на дело, которое она сочла бы поистине важным. Затем я сел в экипаж, нанятый Джоуи, и мы покатили на Брук-стрит.
Глава 118
Мы добрались до дома Момпессонов в половине седьмого и договорились, что Джоуи пройдет к конюшням и попробует разведать что-нибудь у конюхов. Тем временем я поднялся по ступенькам и смело позвонил в дверной колокольчик. Мне открыл лакей Джозеф (Нед), и он не узнал меня.
— Мне надобно видеть сэра Дейвида и леди Момпессон по делу чрезвычайной важности, — выразительно сказал я.
Он смерил меня скептическим взглядом, и я вдруг остро осознал, насколько непрезентабельно выгляжу: с окровавленной повязкой на голове и в испачканной кровью одежде.
— Позвольте вашу визитную карточку, сэр, — сказал он. — И я пошлю узнать, дома ли господа.
На моей карточке значилось мое вымышленное имя, поэтому я сказал:
— Доложите, что пришел мистер Джон Хаффам.
Как я и предполагал, имя, произведшее столь сильное впечатление на старого мистера Эскрита, открыло передо мной двери еще одного дома, ибо по возвращении Джозеф пригласил меня следовать за ним. Мы поднялись по лестнице и, к некоторому моему смущению, он проводил меня в Большую гостиную.
Леди Момпессон сидела на диване, а сэр Дейвид стоял рядом. Когда я вошел в дверь, предупредительно открытую передо мной лакеем, они впились в меня глазами. Казалось, при виде меня они вздрогнули — но потому ли, что узнали меня, или потому, что я являл собой столь ужасное зрелище, не знаю.
Несколько мгновений мы пристально смотрели друг на друга, а потом Дейвид бросил взгляд на мать.
Я громко задал вопрос, который, несомненно, она сама себе задавала:
— Вы узнаете меня, леди Момпессон?
— Я видела наследника Хаффама всего один раз, более шести лет назад, и тогда он был маленьким мальчиком. Строить предположения, являетесь ли вы им, совершенно бесполезно.
— Я хорошо помню нашу встречу, — сказал я. — Если учесть, что мое воскресение из мертвых гарантирует ваше право на владение имуществом, ваше нежелание признать меня представляется удивительным.
— Вы заблуждаетесь, — сказала леди Момпессон. — Похоже, вам неизвестно, что притязания наследника Хаффама — неважно, являетесь ли вы оным или нет — в скором времени будут признаны канцлерским судом незаконными.
— На каком основании? — осведомился я.
— Право наследования Джона Хаффама оспаривается, поскольку не обнаружено никаких доказательств того, что его родители состояли в законном браке, — ответила она. — Да и вообще нет никаких свидетельств рождения законного наследника у дочери Хаффама, Мэри Клоудир.
Я вспыхнул при упоминании о браке моей матери и о моем происхождении (хотя здесь не совсем понимал, что именно леди Момпессон имела в виду). Жестокая, надменная женщина! Но, по крайней мере, теперь мне стало ясно, почему они не проявляют ко мне интереса. Если наследника Хаффама больше не существует, у них остается единственный способ помешать претенденту Малифанту вступить в права наследства, а именно: представить суду завещание.
— Нам нечего сказать вам, — продолжала леди Момпессон. — Это вы просили о встрече. Будьте любезны изложить ваше дело.
— Я пришел, чтобы выступить в защиту мисс Генриетты Палфрамонд.
— Какая наглость! — воскликнул сэр Дейвид.
— Сделайте милость, объяснитесь, — попросила его мать.
— Я говорю о намеченном браке, — сказал я. Они быстро переглянулись, и я сразу утвердился в своем предположении, что брачная лицензия предназначалась для Генриетты. — Я не могу поверить, что вы дали согласие.
— Ваша дерзость просто поразительна, — высокомерно промолвила леди Момпессон.
— Вы не можете одобрять, — продолжал я, распаляясь негодованием, — скоропалительное, полутайное бракосочетание по особому разрешению, проведенное священником с порочными наклонностями. Вас удивляет, что мне известно столь многое? Мой преданный слуга — вернее сказать, друг — сегодня видел Генри Беллринджера в Докторз-Коммонз. Я достаточно хорошо знаю жениха, чтобы полагать, что вы обречете мисс Генриетту на несчастливую жизнь.
— Вы переходите все границы приличия, — с холодной яростью проговорила леди Момпессон. — Мы вас более не задерживаем.
Ее сын потянулся к шнурку колокольчика.
— Подождите, — сказал я. — Если я не в силах воззвать к вашей чести и великодушию, я обращаюсь к вашим личным интересам.
Сэр Дейвид задержал руку в дюйме от сонетки и повернулся ко мне.
— Я не понимаю, какие мотивы движут вами, — продолжал я. — Какую выгоду вы извлекаете из этого брака? — Он взялся за шнурок колокольчика, и я выкрикнул: — Завещание находится у Беллринджера! Неужели вы не понимаете, что это значит?
Они изумленно уставились друг на друга, а потом перевели глаза на меня.
— О чем вы говорите? — воскликнула леди Момпессон. — В данном деле Беллринджер является лишь посредником.
