— Товарищ Сталин, в работах о советско-польской войне я не замалчивал и своих собственных ошибок.
— А не пора ли нам, товарищ Тухачевский, прекратить набившие оскомину дискуссии? Послушать так называемых военных теоретиков, так создается впечатление, что эта проблема — важнейшая из важнейших в советском военном искусстве. Пора прийти к выводу о том, что в советском военном искусстве есть проблемы куда более злободневные, пора главным образом думать о характере будущих войн, о факторах, которые решают победоносный исход войны, которую нам, несомненно, придется вести с агрессорами. А то получается как у поэта: «Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, в которых сражались они».
Странно, но Тухачевскому, вместо того чтобы согласиться со Сталиным или же возразить ему, почему-то захотелось поправить не совсем точную поэтическую цитату, но из чувства такта он промолчал.
— Думаю, товарищ Тухачевский, что ваше перемещение на восток будет полезно и в личном плане, — продолжал Сталин. — В течение ряда лет, наблюдая за вашими взаимоотношениями с товарищем Ворошиловым, мы в Политбюро не могли не замечать, что эти отношения, за редким исключением, носили, мягко говоря, нелояльный характер. В такой атмосфере неловко чувствовал себя товарищ Тухачевский, так как он считал себя крупным военным деятелем, причисляя себя к военной элите, в то время как товарищ Ворошилов по интеллектуальному уровню, несомненно, был ниже уровня товарища Тухачевского. Неуютно чувствовал себя в этой атмосфере и товарищ Ворошилов, ибо любой начальник предпочтет в роли своего заместителя не такого строптивого и едва ли не враждебно настроенного к своему начальнику заместителя, каким он считал товарища Тухачевского, а более покладистого, исполнительного и сговорчивого человека. И мы, в Политбюро, посоветовавшись, приняли, по нашему мнению, наиболее целесообразное решение — развести вас и товарища Ворошилова. Там, в Куйбышеве, в бывшей Самаре, которая, мы надеемся, и теперь дорога сердцу товарища Тухачевского, ибо именно там он одерживал свои блистательные победы, именно там товарищу Тухачевскому будет жить и работать более уютно, тем более что его постоянный внешний раздражитель — товарищ Ворошилов — будет находиться от него на довольно значительном расстоянии.
В этот раз Сталин был на удивление разговорчивым. Слушая его, Тухачевский подумал о том, что, хотя доводы вождя выглядят вроде бы очень убедительно, в них незримо просматривается как бы двойной стандарт: с одной меркой Сталин подходит к нему, Тухачевскому, и совсем с другой — к Ворошилову. В самом деле, если было решено «развести» их, то почему с понижением назначен Тухачевский, а не Ворошилов? Скорее всего, потому, что товарищ Ворошилов, в отличие от строптивого товарища Тухачевского, более покладистый, исполнительный и сговорчивый.
Казалось бы, вопреки здравой логике, чем больше Сталин доказывал Тухачевскому необходимость его перемещения на Приволжский военный округ, чем больше приводил аргументов все более убедительных и неотразимых, тем меньше верил Тухачевский в искренность его слов и в то, что эти аргументы, и есть истинная причина его перемещения. Обладая поразительной интуицией, Тухачевский догадывался, что истинные причины совсем в другом и что теперь уже город Куйбышев, запомнившийся на всю жизнь как город Самара, станет последним городом, в котором он будет занимать все еще высокий военный пост, и что в Москву он уже никогда не вернется, а если и вернется, то уже совсем, в другом качестве…
— Не мучайте себя сомнениями, товарищ Тухачевский, — будто отгадав мысли маршала, как-то особенно проникновенно сказал Сталин. — Помните, что партия высоко ценит ваш личный вклад в дело победы на фронтах гражданской войны, как и в дело нашего военного строительства. Армия знает вас и как человека, много сделавшего для ее перевооружения новейшими техническими средствами. Поезжайте и работайте спокойно, уверенно, постарайтесь и на новом участке работы одержать такие же значительные победы, какие вы одерживали в прошлом.
У Тухачевского слегка отлегло от сердца: а что, если и впрямь нет оснований для тревоги, не может же вождь кривить душой настолько, что ложь в его устах выглядит как чистейшая правда?
Сталин чиркнул спичкой, старательно зажег табак в трубке, с наслаждением затянулся ароматным дымком.
Они стояли сейчас друг против друга, и Тухачевскому почудилось: то, что их разъединяло, отошло куда-то вдаль, а то, что их сближало, — упрочилось, придвинулось вплотную. Это взбодрило маршала, и он смотрел сейчас в лицо Сталина просветленным и преданным взглядом. В отличие от первых минут встречи, сейчас и Сталин смотрел Тухачевскому прямо в лицо.
— Вот вы часто говорите, товарищ Тухачевский, что наш главный враг — фашистская Германия.
Тухачевский, минуту назад предполагавший, что беседа окончена, снова насторожился.
— Между тем широко известно, что у товарища Тухачевского с германским рейхсвером всегда были самые тесные, более того, дружеские связи. Вплоть до того, что вы считали возможным пить с некоторыми немецкими генералами на брудершафт.
— Товарищ Сталин, вы знаете, что я контактировал с немецким генералитетом исключительно в служебных целях. У меня нет друзей среди немецких генералов. В свое время они были для меня просто партнерами. Я ездил в Германию лишь ради решения проблем, связанных с закупкой немецких танков и самолетов. И эти поездки прекратились с приходом к власти Гитлера. Ну а то, что я с кем-то из немецких генералов пил на брудершафт, — самая настоящая и злонамеренная ложь. И эту ложь донесли до вас, товарищ Сталин, чтобы скомпрометировать меня.
— Не надо оправдываться, товарищ Тухачевский, — мягко остановил его Сталин. — Я ведь не председатель Военной коллегии Верховного суда, а всего лишь Генеральный секретарь нашей большевистской партии. — Он помолчал и выпустил струйку дыма. — Кстати, о Гитлере. Тут мне недавно товарищ Ежов докладывал, что в германской армии якобы усиливается недовольство Гитлером. Какая чепуха! Чем может быть довольна армия? Хорошим снабжением? Его обеспечивает Гитлер. Хорошим оружием и снаряжением? Их поставляет Гитлер. Престижем и почетом? Их дал ей Гитлер. Ощущением власти и радостью победы? Оно исходит также от Гитлера. Вся эта болтовня насчет недовольства в армии — чепуха. Что касается капиталистов, то для чего им кайзер? Они хотели, чтобы рабочие вернулись на фабрики? Но это сделал для них Гитлер. Хотели избавиться от коммунистов? Гитлер засадил оных в тюрьмы и лагеря. Они по горло сыты профсоюзами и забастовками? Гитлер поставил рабочее движение под контроль государства и запретил забастовки. Чем капиталистам тут быть недовольными?
Тухачевский слушал молча. К чему бы все это высказывал ему вождь? Захотелось выговориться? Или же и эти рассуждения имеют свой потайной смысл?
— Германия сильна, — между тем продолжал в том же духе Сталин. — Она теперь сильнее всех в мире. Такой сделал ее Гитлер. Кто может в этом сомневаться? Кто, находясь в здравом уме, может не считаться с этим? Мы должны прийти к соглашению с такой сверхдержавой, какой является Германия.
Наконец вождь остановился и вдруг, не спуская глаз с настороженного Тухачевского, спросил в упор:
— Кстати, тут товарищ Ежов докладывал мне о какой-то немецкой разведчице, датчанке по происхождению. Она живет и работает в Берлине. Вам не доводилось слышать об этой опытной разведчице?
— Понятия не имею, товарищ Сталин.
— Но вы даже не спросили, как ее зовут, а уже отрицаете. Зовут ее Жозефина Ганзи. Товарищ Ежов утверждает, что эта опытная разведчица, женщина исключительной красоты, уже успела завербовать в свои шпионские сети некоторых наших ответственных товарищей.
— Впервые в жизни слышу это имя, товарищ Сталин. — Голос Тухачевского тем не менее дрогнул.
— Ну и хорошо, что слышите впервые в жизни, — одобрительно отметил Сталин, все еще пронзительно глядя в глаза Тухачевскому. — С такими опытными разведчицами, да еще красавицами, лучше не встречаться. Я спросил вас об этой женщине лишь с одной-единственной целью: если вам, паче чаяния, доводилось встречаться с этой Жозефиной Ганзи или же что-либо слышать о ней, то вы могли бы оказать товарищу Ежову неоценимую помощь.
— Если бы знал, товарищ Сталин, то, вне всякого сомнения, помог бы товарищу Ежову.
— Только об этой части разговора я прошу не делиться ни с кем, даже с самыми верными друзьями, даже со своей женой Ниной Евгеньевной, — строго предупредил Сталин. — Это совершенно секретные данные.
— Можете не сомневаться, товарищ Сталин! — с волнением воскликнул Тухачевский. — Я отдаю себе отчет, что представляет собой государственная тайна.
Сталин на минуту задумался.
